Впрочем, им-то долго бежать не требовалось – лес был рядом.

Швейцарец остановился сразу, едва только первые еловые лапы заслонили их от погони. Это было так неожиданно, что девушка едва не сбила его с ног.

– Ты чего?

Некоторые храмовники еще продолжали стрелять – в еловой чаще тут и там знакомо щелкало, прямо на голову Швейцарцу свалилась отстреленная ветка. Он едва заметил это, полностью сосредоточившись на весьма странном занятии – обеими руками держа Красотку за приклад, несколько раз вогнал ствол винтовки в землю перед собой.

– Ты чего, а?

– Иди за мной! – тон, которым были произнесены эти слова, заставил девушку съежиться, словно порыв ледяного ветра. – Точно по моим следам. И даже не думай шагнуть в сторону.

Вправо, влево, шаг. Вправо, влево, шаг… лево-лево-лево – участок чуть взрыхленной земли между двумя елями, по мнению Швейцарца, в дополнительной проверке не нуждался.

– Нас сейчас догонят!

– Не мешай!

Автоматы в руках догонявших и в самом деле потрескивали, казалось, буквально за их спинами, но Швейцарец сейчас почти не думал о них. Вправо-влево, вправо-влево… Красотка, едва проткнув дерн, неожиданно пытается уйти вниз… ага! Нет уж, мы лучше попрыгаем по корням, на раз-два-три, хоть и выглядит со стороны по-детски, но зато…

Их оставалось двадцать три, когда они с разбегу вломились в ельник – разгоряченные погоней, видящие перед собой лишь мелькнувшие среди зелени спины беглецов.

– А-а-а, б***!

Вопль донесся из-под земли. Точнее – из черного, остро пахнущего сыростью отверстия в земле.

– Никитой, – неуверенно позвал приятеля бежавший следом храмовник, – ты там как?

– В порядке я, – глухо отозвалась нора. – Ногу вот только… б**, Вась, кинь веревку или чо…

– Де я тебе возьму… – начал Вася и осекся, глядя на подошедшего десятника, Михалыч – бывалый, тертый мужик, не боявшийся, как шутили, ни черта, ни гнева Основателя, – бледный, словно полотно, медленно пятился назад, не сводя глаз с черного провала.

– Вась, ты че, заснул? – задрав голову, крикнул провалившийся храмовник.

Затем он услышал шуршание. Очень тихое шуршание, похожее на звук лениво накатившей на песчаный берег волны. Тогда лишь он понял – и с отчаянным криком рванулся вверх, к свету и жизни. В следующий миг шуршащая волна накрыла его, и крик разом прервался, захлебнувшись жутким булькающим звуком.

– Э-то… э-то… – посеревший от ужаса Вася мотал головой, будто надеясь таким образом вытряхнуть из памяти несколько последних минут.

– Землеройки, – выдохнул десятник. – Проклятый сукин сын завел нас к землеройкам.

– Я-я д-думал, это хе-е-е…

– Херня? – Михалыч ткнул рукой в сторону ямы. Никаких звуков из нее уже не доносилось… кроме тихого похрустывания, осознал Вася и, упав на колени, начал удобрять ель остатками своего завтрака.

– И чо теперь? – неуверенно произнес кто-то на правом фланге цепи. – Назад?

– Куй тебе в зад! – огрызнулась соседняя ель. – Назад ломанемся, снайперюга этот точно всех положит.

– Не, ну а чо? Зимы тут ждать?

– Чо-чо, – зло рявкнул Михалыч, – вперед идти! Землеройники не на версту тянутся! Ежли с оглядкой… пройти можно. Не минное поле… чай.

Слона Эмма завалила чисто – с двух сотен метров, первым же выстрелом. Хотя, конечно, достижение Анны заслуживало более продолжительных аплодисментов – незаметно подобраться к стае ушастых на такую дистанцию сумеет далеко не всякий следопыт. То ли она и впрямь была так хороша, то ли конкретно эти серые морды расслабились, но лишь когда крупный слоняра, отчаянно трубя, начал заваливаться на бок, его сородичи опомнились и, задрав хвосты и хоботы, гулко топоча, унеслись в болотную даль. Как я и ожидал – слон, что бы там ни говорил Энрико, животное хоть и злобное, но при этом, как нередко бывает, еще и крайне трусливое, так что страховали мы Эмму напрасно.

В честь «подвига» Анна потребовала, чтобы ее освободили от проворачивания вертела. Хотя жарить слона целиком все равно никто не собирался – ушастый, как я уже говорил, попался крупный, так что надеяться умять втроем всю тушу было бы чистейшей воды фантастикой.

– Не знал, что ты из этих…

– Из каких еще «этих»? – настороженно переспросила Анна.

– Про которых поэт один написал, – пояснил Сергей. – Классик. Еще до войны. Мол, слона на скаку остановят и хобот ему оторвут.

– Насчет хобота не скажу, – задумчиво произнесла девушка, – а остановить… я раз коня на полном галопе остановила, а тут всего-то метр двадцать в холке.

– Больше, – возразил Энрико. – Когда он вскинулся, у него глаза вровень с моими получились.

– Так то, когда вскинулся… а в холке – метр двадцать. Или метр тридцать, но никак не больше.

Макс тихонько залязгал.

– Ты чего? – спросил я.

– Стих, о котором упомянул твой хозяин, – пробормотал «АКМ», – был написан в те времена, когда слоны были большие.