У ворот города меня встретил Салмо, и мы, весело засмеявшись, бросились друг другу в объятия. Он с нежностью оглядел меня, лицо его выражало радость и волнение.

— У меня было такое чувство, господин, что в этом городе тебе угрожает какое-то несчастье, и я уже готов был потихоньку пробраться туда, но теперь…

— Твое чувство не обмануло тебя, Салмо. При Ироде Иерусалим стал очень опасным городом. Иудеи ненавидят своего царя, и он чувствует себя в безопасности только за толстыми стенами Крепости Антония. Когда он выходит оттуда, его окружает три ряда личной стражи, а улицы заранее освобождают от народа. Ему еще не забыли и вряд ли когда-нибудь простят убийство последнего хасмонейского первосвященника.

— Кто стал его преемником?

— Ананем — человек сомнительного происхождения и без всякого влияния в обществе.

Салмо задумчиво покачал головой:

— Одна надежда, что этому арабу не суждена долгая жизнь.

Через три недели после нашего возвращения в Александрию туда прибыл Марк Антоний — окруженный сиянием победоносно завершенного похода. Он завоевал, покорил и разграбил Армению и привез с собой пленного царя Артавасда и его семью.

Однако сначала я должен рассказать о своей семье, которую я называю так за неимением другого, более подходящего обозначения.

Гектор, мой шурин, встретил меня так приветливо, что в его тоне мне сразу почудилось что-то фальшивое. Он по-прежнему поставлял посуду для царского двора, прекрасно зная, что обязан этим только мне одному, и — хвала Серапису — он не мог пожаловаться на то, что дела его идут неважно.

Спустя некоторое время мне пришлось прервать его словоизвержение, чтобы узнать что-нибудь об Аспазии и Герофиле.

— О, с твоим сыном все прекрасно — просто замечательно, Олимп. Вскоре мы отпразднуем его шестой день рожденья. Мы — я имею в виду: ты и… и… Ты ведь будешь на дне рожденья своего сына, или твои обязанности вновь призовут тебя в дорогу?

Мой сын родился в январе, так что до его дня рожденья оставалось еще больше трех месяцев. Насколько я знал, Клеопатра больше не собиралась покидать свою столицу — она сама неоднократно говорила об этом. Вопрос Гектора был задан не без иронии, и я отплатил ему той же монетой.

— На это тебе может ответить только наша царица. Я охотно устрою для тебя аудиенцию с ней.

Однако его не так легко было смутить.

— Ты ведь личный врач — да? Почему бы царице не дать тебе какую-нибудь политическую должность — тогда бы мы, по крайней мере, знали, чего нам ждать.

— Нам? Что это значит? С каких это пор вы стали заботиться обо мне и моей судьбе?

— Ты все еще женат на моей сестре, и у тебя есть определенные обязанности…

— Обязанности! — засмеялся я. — Я оплачиваю расходы по содержанию Аспазии и моего сына, и этим мои обязанности вполне исчерпываются, поскольку никаких прав за мной уже не признают. Разве твоя сестра не рассказывала, как не пускала меня в супружескую постель? А как насчет ее обязанностей? День за днем кислая физиономия и вечные жалобы на то, что ей приходится вести хозяйство вместо того, чтобы блистать при дворе, как и полагается супруге личного врача.

Гектор смущенно оглянулся и тихо сказал:

— Я скоро собираюсь жениться, Олимп, и боюсь, что тогда здесь не будет места для Аспазии. Может быть, она сможет вернуться в твой дом? Ты снова займешься своей врачебной практикой или…

— Этого я еще не знаю. Но я знаю одно: жить под одной крышей с Аспазией — это свыше моих сил. Лучше уж я куплю себе рабыню, которая будет вести мое хозяйство и при случае согревать мою постель.

Неужели она подслушала наш разговор? Аспазия вдруг появилась в дверях и сказала ворчливо:

— Конечно, речь обо мне и о том, какая я плохая жена. Но как можно любить мужа, которого никогда нет дома?

— Тогда я еще был дома, но ты вела себя так, как будто меня не было. Сколько денег мне пришлось потратить в публичных домах, потому что после рождения нашего сына ты наотрез отказала мне. Да и раньше ты тоже не особенно меня допускала. Ну а теперь хватит об этом. Где Герофил?

— Он играет с соседскими детьми, там, у Хаймона.

— А, у твоего бывшего жениха. Нашел он за это время себе жену?

— Да — меня.

— Тебя?

На ее круглом и все еще девичьем лице появилось то смешанное выражение упрямства и непокорности, которое было так хорошо мне знакомо.

— Лучше уж Хаймон, чем совсем без мужа! Я рожу ему сына.

— Ты ведь ее знаешь, — смущенно пожал плечами Гектор. — Я уже больше и не пытаюсь ее изменить.

Я покачал головой.

— Но ведь это именно Хаймона она тогда так презирала и сделала все, чтобы не выходить за него замуж.