— Встань и следуй за мной!

Я послушно поднялся и двинулся за огоньком лампадки. Мы несколько раз сворачивали, может быть, даже ходили по кругу или лабиринту. Затем мы вдруг оказались в низком квадратном помещении — немногим больше моей кельи, — и спокойный приятный голос велел мне сесть. Я опустился на стул. Передо мной с потолка свисал масляный светильник, освещавший мое лицо, но мой собеседник оставался при этом в тени. Его облик был почти неразличим — может быть, даже это был Диокл? Я спросил его об этом.

— С этого момента тебе не разрешается больше задавать вопросы, Олимп. Ты можешь только отвечать, и при этом старайся придерживаться истины. Согласен?

— Хорошо. Итак, спрашивай.

— Ты родом из Александрии и служишь личным врачом царицы Египта. Она прислала тебя с поручением вызвать дух римского диктатора Юлия Цезаря, чтобы задать ему один вопрос. Как он звучит?

— Я должен задать его божественному Цезарю, а не тебе.

— Как хочешь — я ведь и так его знаю. Опиши мне теперь ситуацию в Амбракийском заливе, где расположены сухопутные и морские силы твоей царицы и императора Марка Антония, которые противостоят Октавию. Кто сильнее и на чьей стороне закон?

— Наше войско было сильнее, но уменьшилось из-за болезней и бегства, так что теперь силы примерно одинаковы; У нас пятьсот военных кораблей, у противника около четырехсот.

— Но у вас не хватает команды, поэтому часть кораблей бесполезна. Из-за этого нашего уважаемого Диокла чуть не сделали гребцом. Некромантейон должен поблагодарить тебя за помощь, которую ты ему оказал. Итак, кто, по-твоему, прав в этом сражении?

— Этого я не могу тебе сказать. Однако я знаю, кто будет прав — победитель! Само собой разумеется, я желаю победы нашей партии.

— Да, — повторил невидимый голос, — это и так понятно — ив этих словах не прозвучало ни малейшей насмешки.

Воцарилось долгое молчание, я терпеливо сидел, пока голос не приказал мне:

— Теперь иди, Олимп. Пройдет немного времени, и затем ты сможешь задать свой вопрос духу Юлия Цезаря.

Что-то легко коснулось меня сзади, я поднялся, и меня проводили обратно в мою келью. На этот раз в кувшине оказалась очень вкусная вода с медом, а в чаше — бобы, которые из-за их горького привкуса я глотал почти не разжевывая. После них так сильно хотелось пить, что я опорожнил кувшин почти мгновенно, а затем вновь погрузился в грезы наяву, которые были еще более беспорядочными и разнообразными, чем до сих пор. Картины сменялись с такой быстротой, что ни одной из них я не мог разглядеть отчетливо. Когда я вновь проснулся, то почувствовал себя свежим и отдохнувшим, однако голова моя была пуста и в ней не было ни одной связной мысли, кроме вопроса: «Когда же наконец я встречусь с духом Юлия Цезаря? Произойдет ли это вообще? Каким образом? Ответит ли он мне? А может быть, даже спросит о чем-нибудь?»

Меня это вдруг очень обеспокоило. С другой стороны;-он ведь увидит, что я только выполняю поручение Клеопатры, и примет это во внимание. Увидит? Могут ли они вообще слышать, чувствовать, обонять? Слышать-то могут — ведь живые приходят сюда, чтобы задать им вопросы?

Все мои мысли крутились вокруг этого, но тут появился некто и проводил меня в какой-то слабоосвещенный зал, где на полу была установлена ванна с водой.

— Помойся! — услышал я тихое приказание. — Очистись с головы до ног!

На краю ванны лежала губка, рядом стояли два сосуда. В одном из них оказалась smegma. Я намылил ею все тело, залез в ванну и как следует смыл все не очень холодной водой. В другом сосуде было ароматическое масло, я натерся им и быстро оделся.

Меня охватило приятное тепло, и я, наверное, так и уснул бы сидя, если бы меня вновь не привели в мою келью. Там я лег, однако почти тут же услышал громкий речитатив — хор из трех или четырех мужских голосов, который, вероятно, был недалеко от моей двери. Если раньше пение было далеким и тихим, так что я почти ничего не мог разобрать, то теперь оно звучало громко и отчетливо. Однако я все равно ничего не понимал, потому что это, видимо, был древний священный язык, на котором жрецы общались с богами. Каждый раз, когда я уже почти засыпал, пение становилось таким громким, Что я вновь просыпался, и так постепенно пришел в состояние крайнего возбуждения.

К сожалению, я не могу сказать, как долго это продолжалось — наверное, несколько часов. Внезапно все стихло, и я тут же заснул, чтобы вскоре вновь быть разбуженным.

Полусонного, меня вывели из кельи. Ко мне подошел жрец и дал мне в правую руку какую-то маленькую тарелочку с мукой — или с чем-то похожим, — а в левую — два камня величиной с куриное яйцо. Затем он медленно двинулся впереди меня, громко читая молитвы на древнем языке и останавливаясь через каждые пять шагов, чтобы — на понятном греческом — призвать на помощь различных богов. Здесь были Гадес, которого он называл его древним именем Аид, его супруга Персефона, ее мать Деметра и вездесущий Зевс, отец богов, сын Кроноса и Реи.

Пройдя сквозь низкую арку, мы попали во второй, более узкий коридор.

— Брось один камень, — шепнул жрец, обернувшись ко мне.

Я сделал это, и мой проводник вновь двинулся дальше, произнося молитвы и призывы. Затем справа открылся узкий проход в маленький лабиринт, заканчивавшийся низенькой калиткой.

— Теперь брось второй камень — сюда! — Он кивнул на место справа от двери. — А тарелку разбей здесь! — указал он на пол слева от двери.

С глухим стуком разбилась черная чаша, и мука взвилась белым облачком, как жертвенный дым.