Временами, я думаю, мы забываем, как все происходило тогда, и как быстро превратилось в настоящее безумие. К середине 70-х самые тяжелые наркотики были повсюду. В “Бродягах” и в задней комнате “Мэксес Кэнзес Сити” имелось больше белого порошка – смэка, кока и чего угодно – чем вы можете найти даже на каком-нибудь горнолыжном курорте.

Ну и конечно, пришлось расплачиваться за это дорогой ценой. Взгляните на Нью-Йорк Доллз, великую группу, в которой в начале 70-х все сошлось вместе – панк, глиттер, унисекс, гениальность и тотальный стеб – и подбейте счет: из первоначального состава в шесть человек вживых остались только трое. Они умирали один за другим в течение всего нескольких лет (никаких крушений частных самолетов). В их числе – барабанщик, мой бывший любовник, Вилли Мурсиа; заменивший его Джерри Ноулэн; наконец, этот чудесный архитипичный рок-н-ролльный лунатик Джонни Сандерз [Thunders]. Джерри и Джонни – по-прежнему вместе, в соседних могилах.

Джонни был просто сплошной отрыв. Я ездила в турне с ним и его пост-Доллз-группой, Хартбрейкерами, в конце 70-х, и что самое странное, я почти совсем не помню его голоса. То есть того голоса, которым он разговаривал. Возможно, это потому, что единственный раз, когда я слышала его разговаривающим, а не поющим, ворчащим, неразборчиво бормочущим или стонущим от наслаждения, это когда он подошел к моему другу и своему менеджеру Лии Блэк Чайлдерзу и сказал: “Лии, у тебя есть хоть сколько-нибудь денег?”

Лии залез в карман, вытащил оттуда сверток купюр, отстегнул несколько из них и сказал: “Окей, Джонни, иди, поешь чего-нибудь, только не трать все на наркотики, ладно?”

Джонни глянул на него с выражением одновременно грустным и подозрительным и ответил: “Хорошо, папуля, я поем”.

Само собой, он даже не подумал этого сделать, а вскоре он умер.

Как и большинство других людей, я пытаюсь найти в этом какой-то смысл. В случае с Джонни я говорю себе, что он на самом деле не хотел больше жить. Он был рок-н-ролльным камикадзе: этому сценарию он следовал со вкусом и рвением вплоть до неизбежного конца.

Что, в свою очередь, приводит меня к мысли о мистере Элвисе Ароне Пресли.

Я дважды видела выступления Элвиса: в “Мэдисон-Сквер-Гардене” в 1972 году, когда он был просто великолепен – все еще оживленный и мужественный, по-новому зрелый, уверенный в себе и с чувством собственного достоинства, – а затем еще раз, в Лас-Вегасе, в 1976 году.

Второй раз я была просто в ужасе. Непомерно кричащие, аляповатые элементы его акта, в “Мэдисон-Сквер-Гардене” присутствовавшие лишь в виде легких намеков, в Вегасе занимали целиком все его шоу. Он выглядел помесью слоненка со свадебным тортом. Он переваливался, как толстая личинка и пел с усталой, безнадежной формальностью, которую мне было почти невыносимо слышать. Он казался потерянным. Мне было его ужасно жалко. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь из его близких помог ему.

Я была в Вегасе по делу, связанному именно с Элвисом: он захотел записать одну из Дэвидовских песен, и Ар-Си-Эй попросила меня доставить ему демо-пленку лично, так что после шоу его люди явились ко мне в номер, чтобы проводить меня на встречу с ним. К несчастью, сказала я им, мне придется отклонить их приглашение. У меня случился ларингит, и я ни в коем случае не хочу заразить Элвиса, так что, если они любезно согласятся передать ему демо-пленку сами, с искренними извинениями...

Я не то чтобы совсем уж врала насчет ларингита – у меня действительно немного побаливало горло, – но настоящая причина была не в этом. На самом деле я не хотела встречаться с этой несчастной грустной пародией на Элвиса, в которую Элвис превратился. Я предпочла сохранить его в памяти таким, каким он был до того, как его разрушили наркотики, – во всей его рок-н-ролльной силе и славе.

Я спрашиваю себя, уж не лучше ли тот способ смерти, какой избрал Джонни Сандерз. И он, и Элвис жили быстро, а потом убили себя наркотиками. Но на этом сходство заканчивается, потому что Джонни, в отличие от Элвиса, в конечном итоге выиграл бой: он умер молодым и покинул прекрасное тело.

6. ЗВЕЗДОЛЕТ БОУИ СМЕЛО ВЗМЫВАЕТ

Вернемся к концу лета 1970 года и к финальной стадии деловых отношений между Дэвидом и Кеном Питтом.

Утомительные процессы происходили в те дни... Кэлвин Марк Ли перестал со мной дружить, когда мы с Дэвидом близко сошлись... Кен уложил Кэлвина на обе лопатки: сначала сказал ему, что сам займется приглашением прессы на концерт “Вечер с Дэвидом Боуи” в Ройал-Фестивал-Холльской “Зале Перселла”, потом пригласил всего одного-единственного журналиста из гей-газеты, а затем сказал Дэвиду, что во всем виноват Кэлвин. Дэвид купился на это и выгнал Кэлвина вон... Кен и Тони Висконти сошлись в неожиданном альянсе по поводу достоинств “Space Oddity”, пока Дэвид ломал голову: неужели его первый настоящий успех – действительно просто счастливая случайность, как они уверяли, а всеобщее доверие друг к другу подрывалось... Дэвид все больше усиливал свой пассивно-агрессивный давеж на Кена, не отвечал на его звонки и отказывался появляться на Манчестер-стрит, если ехал в город... Кен жаловался, а потом совершил последний ложный шаг прямо в зыбучий песок: начал звонить Пегги, чтобы она передавала его послания Дэвиду. Как ты сплошал, Кен, дорогуша; теперь в мозгу Дэвида ты ассоциировался с Врагом номер один. Так что – в зыбучий песок, сквозь тьму во чрево земли. Прощайте, мистер Питт.

У нас заняло какое-то время – месяцы, на самом деле, – хождение от одного очень уважаемого адвоката к другому, и везде мы получали один и тот же ответ: ничего не поделаешь, приятели, у парня ведь КОНТРАКТ! В конце концов мне в голову пришла плодотворная идея, и я отправилась к Ральфу Мэйсу, замечательному человеку, который в то время возглавлял АиРовский отдел на “Филипс-Полигрэм” и который затем много лет возглавлял отдел классики при Ар-Си-Эй. У нас с Ральфом были прекрасные отношения. Именно он состряпал для меня тот договор о деньгах на звукосистему для Хайп, причем организовал все очень тактично и с юмором. Так что я не побоялась задать ему тот замечательный миллион-долларовый вопрос: знает ли он юриста, способного расторгнуть договор о менеджменте?