Случилось так, что он знал. Вернее, его босс, Олав Уайпер, знал. Человек, которого они имели в виду, был не совсем юристом, но просто ужасно хитрым практиком: юристы приходили К НЕМУ за советом. Его звали Тони Дефриз.

Эту информацию, должна я добавить, мне дали с охотой. И Ральф, и Олав восприняли известия о будущей отставке Кена со вздохом облегчения. Они понимали, что Дэвид набирает силу, они понимали, что он может достигнуть невиданного размаха, если только его карьерой займутся надлежащим образом, и они понимали, что его будущее – в роке, а не в фолки-кабаре. Уверена также, что им совсем не нравилось Кеновское третирование Кэлвина и не нравились прочие клинья, которые он вколачивал между артистом и его звукозаписывающей фирмой. Уверена: они видели перед собой более гармоничное будущее в случае ухода Кена со сцены.

Я передала их информацию Дэвиду, и мы согласились, что звучит она многообещающе. Я позвонила в офис мистера Дефриза и договорилась о встрече, и уже через несколько дней мы с Дэвидом сидели в этом офисе, располагавшемся в сквере, примыкавшем к Оксфорд-стрит, получая свое первое впечатление от Тони Дефриза.

Он был высоким человеком, вполне симпатичным. На этой встрече его темные волосы были зачесаны назад. Он обладал двумя, немедленно поражавшими вас качествами. Во-первых, потрясающей комбинацией интеллигентности с быстрой, как молния, сообразительностью: вот это был человек, который абсолютно точно понимал, куда вы намереваетесь свернуть, и оказывался там прежде вас. Во-вторых, его нос. Боже, что за нос! Настоящий полуостров, протуберанец в пропорциях Сирано или даже круче – просто вне сравнения; лунная станция, а не нос, Граф Цеппелин-нос! Все остальное стушевывалось в тени этого удивительного атрибута. Такой аппарат поглощения воздуха, и – вот ирония! – Тони был астматиком.

Ему не потребовалось слишком много времени, чтобы войти в суть изложенного нами дела и решить: что ж, нет проблем. Это просто. Конечно, контракт с Кеном может быть расторгнут. Он об этом позаботится, не волнуйтесь, никаких проблем. Наши желания очень скоро превратятся в реальность.

У Дэвида было такое лицо, словно у него с плеч только что свалилась наковальня весом в сорок тонн. Даже больше того: словно его отец только что чудом воскрес и вернулся к жизни в образе этого учтивого, успокаивающего, невероятно уверенного в себе (женатого, гетеросексуального!) тридцатилетнего человека. Назвать выражение, появившееся на лице моего бедненького дорогого мальчика “облегчением”, значило бы просто ничего не сказать.

Я, конечно, тоже была рада. Что мне мгновенно понравилось в Тони, так это его освежающее отсутствие всякого англичанства. Наконец-то нашелся человек, который не считал своим долгом объяснять вам, почему вы не можете делать то, что хотите. Он не собирался вам симпатизировать, сочувствовать, растолковывать особые правила и предписания, стоявшие на пути замысленного вами предприятия, или же просто плакать с вами хором: ему такое никогда не пришло бы в голову. Он просто бросал взгляд на проблему, а затем решал ее. Не знаю, я до сих пор подозреваю, что Тони родился в Нью-Йорке, а уж потом его перевезли контрабандой через Атлантику в Голдерз-Грин, где он вырос, затем долгие годы натачивали его мозги и подготавливали к тому моменту, когда в двери его офиса войдет Дэвид Боуи.

В любом случае, он впечатлял. Он действительно уладил это дело. Я забыла, каким именно образом он нашел подход к Кену, и не помню, каким именно был договор с Кеном (если он вообще был), но, что важно само по себе, Тони провернул все это дело сам; ни мне, ни Дэвиду не потребовалось вмешиваться. Единственное, что мы сделали, это зашли к нему в офис еще пару раз и подписали пару документов: вот и все. Бай-бай, Кен.

Что, само собой, значило “привет, Тони!”: несколько больше того, на что мы расчитывали. Мы встретились с ним всего три-четыре раза, когда он взял быка за рога и сказал, что ЕМУ следует быть менеджером Дэвида. Скоро вы узнаете об этом подробнее.

Оставив за плечами всю эту глупость и кутерьму из-за Кеновского неверного управления делами Дэвида и из-за его ревности к моему на Дэвида влиянию, я спрашивала себя: а как будет работаться в этом смысле с новым человеком?

Тони Дефриз подавал надежды. Он очень дружественно относился ко мне – казалось, он настроен считаться со мной так же серьезно, как и с Дэвидом, – и он гораздо больше, чем Кен, склонен был следовать нашему плану кампании, гораздо больше интересовался нашими делами и гораздо лучше был настроен на волну нашего поколения. Так что, все эти обстоятельства имели хороший шанс прекрасно сработать.

Но, если бы они не сработали, и разгорелась бы новая драчка, я столкнулась бы лицом к лицу с совершенно новым типом противника. С одной стороны, Тони продемонстрировал такой уровень пронырливости, быстроты реакции и безжалостности, какого этот джентльмен мистер Питт не мог и не хотел достичь даже в самых черных своих помыслах. С другой же стороны Тони уже был знаком с моим характером, и, в отличие от Кена, не считал меня каким-то довеском женского пола к Дэвиду Боуи, который можно унижать, оскорблять и игнорировать без всяких последствий. Отнюдь. Он знал, что я – такой человек, который, если менеджмент меня будет не устраивать, пойдет и наймет кого-то другого.

Он принял к сведению возможные последствия и вел себя соответствующе с самого начала.

Ну вот, теперь у Дэвида был дом, вышибала, группа и менеджер, которым он мог управлять. Теперь ему нужно было кое-что еще. Теперь ему нужно было сказать свое слово и выйти из строя. Ему нужно было прекратить двигаться по течению вместе с толпой.

Кстати, о толпе. Представьте себя на нашем месте – среди толпы на типичном рок-концерте 1969 – 1970 года в Лондоне, Нью-Йорке, Сан-Франциско, в Кэнзес-колледж-тауне, где угодно.