“Нет-нет-нет, дорогая, ты не понимаешь. Он любит СВОЙ завтрак, свои СОСИСКИ.”

Теперь дело прояснилось. Галли говорил об английских свиных сосисках – атомном гастрономическом изделии, презираемом и поносимом гурманами всего мира, без которого, тем не менее, английского национального характера просто не существовало бы. Настоящая свиная сосиска (а если вы настаиваете на чистоте терминов, то это может быть только продукция, выпускаемая – изобретенная? – компанией “Уоллз”) – это та истинно английская Единственная Настоящая Пища, каковой иностранцы (особенно американцы) всегда полагали рыбу с чипсами или же бифштекс и пирог с почками. Впервые поджаренные королем Артуром и Ланселотом – прежде чем те подрались из-за бабы – свиные сосиски стали виновницами Норманнского завоевания 1066 года, разожгли в империи массовое переселение, послужили причиной обеих мировых войн и вызвали вырождение королевской семьи: ведь, будучи немцами, они отказываются есть Единственную Настоящую Пищу, соответственно живя в хронической дисгармонии со всем своим окружением.

Немцы, кстати, с особенным рвением высмеивают английские свиные сосиски, возможно, потому что сами они считают единственным образцом для всех набитых свиной требухой кишок только собственную, маньакально разнообразную, продукцию. Так что на уровне национального характера очень интересно наблюдать, как немцы превозносят свои сосисочные добродетели до небес, англичане же охраняют свою любовь к свиным сосискам как частную сферу, так что остается только гадать, чьи же сосиски лучше? Ну, да ведь вовсе не парни в фельдграу расположились лагерем на Трафальгарской площади, гриля свои братвюрстхен в металлических контейнерах от боеприпасов, верно? Напротив, наши Томми жарили свои свиные сосиски на Унтер-ден-Линден!

Упс! Прощенья просим. Временами что-то заносит меня в культурно-исторические области. Видимо, это пробивается голос моего отца, полковника второй Мировой, так же как и моя вечная любовь к британцам, не взирая на их ужасную классовую систему. Но зато теперь вы понимаете, наверное, почему Галли столкнулся с такой проблемой. Теперь вы понимаете, что единственным блюдом, которое человек не мог заказать в пятизвездочном швейцарском отеле были подрумяненные и шипящие “уоллзовские” свиные сосиски.

“Теперь мне ясно, что ты имеешь в виду, Галли, – сказала я. – Наверное, я смогу помочь. Я могу приготовить Бонзо завтрак дома в любое время, если хочешь. Даже с удовольствием, честно. Уверена, мы можем заказать, чтобы нам прислали сосиски самолетом.”

“Нет-нет, проблема не в том, – ответил он. – Сосиски у меня уже есть. У меня их сорок фунтов в гостиничном холодильнике. Понимаешь, Бонзо никуда не ездит без своих сосисок. И я вполне могу их приготовить сам. У меня есть маленький гриль на балконе номера, и я их там жарю каждое утро.”

Я задержала этот безумный образ в голове, наслаждаясь им пару минут и дивясь этому миру, в котором рок-суперзвезда таскает за собой повсюду груды сосисок, и тому, как это власти Монтре допустили подобные гастрономические преступления, совершающиеся каждое утро у Галли на балконе... Затем, еще слегка обалдевшая, я вернулась к сути задачи: “Так в чем же проблема, Галли?”

“Ну, понимаешь, Энджи, я боюсь за них. Эти сосиски нельзя хранить в комнатном холодильнике, мне нужно положить их в морозилку. А если я положу их в морозилку отеля, какой-нибудь мерзавец может их попробовать, а вдруг они ему понравятся? Тогда их все сожрут, и Бонзо останется без завтрака, и тут начнется настоящий ад. Он просто взбесится, как обычно.”

Какая честь иметь возможность помочь предотвратить подобные бедствия! Я предоставила Галли место для сорока фунтов “уоллзовских” сосисок в моей морозилке, дала ему запасную пару ключей и сказала, что он может приходить и уходить, когда захочет.

Так он и сделал. Бонзо получал свои сосиски каждое утро и не буянил.

13. ДЬЯВОЛ ПРИХОДИТ В ГОЛЛИВУД

Вернемся к центральной, теперь уже грустной, саге о Дэвиде и обо мне и к очень важному повороту событий на этом фронте: к новой настоящей любви. Его звали Кирк. Просто Кирк, без фамилии.

Он был парикмахером и гримером Тодда Рандгрена, кроме прочего, и вот как я встретила его: нас свела вместе подружка Тодда, Биби Бьюелл, в “Мэксес Кэнзес Сити” весной 1974 года, сразу после переезда Дэвида в Нью-Йорк.

Впрочем, познакомил нас Лии Блэк Чайлдерз. Флиртуя за стойкой бара я смеялась и перебрасывалась с ним колкостями, когда Лии вдруг сказал: “Прежде чем влюбляться в эту девочку, Энджи, пощупай у нее между ног”.

Я взглянула на него, слегка одурманенная весельем: “Что ты сказал?”

Но Лии уже ушел, так что я испытующе взглянула на юную милашку, которую собиралась охмурить. А она была и впрямь мила: пепельные волосы длиной до плеч, бирюзовые глаза под высокими арками бровей, тонкий нос, пухлые губы, изящный подбородок, идеальный макияж, тугая черная глиттер-рок-н-ролльная кожаная одежка; короче, обольстительна.

Она заговорила: “Что он хотел тебе сказать, я думаю, так это, э-э.., что я – парень.”

Я почти не могла поверить, даже после того, как протянула руку к его ширинке и убедилась сама. Он был таким непередаваемо хорошеньким: единственным мужчиной, который мог сравниться в этом с Дэвидом. И, точно, как Дэвид, он тоже был настолько же сильным и атлетичным, насколько хорошеньким. Мое первое впечатление – хрупкое, изящное сложение – оказалось удивительно далеким от реальности его гибкого, мускулистого тела. Дэвид был обязан своей грациозной силой английской танцевальной сцене; Кирк – серф-танцу своей родной Флориды.