Надо вам знать, дорогой читатель, что жена Алексея Дмитриевича — Анна Александровна — была чудесной женщиной, очаровательной во всех смыслах этого слова. Будучи несколько старше своего муженька, она стала его первой советчицей, каких бы вопросов жизни это ни касалось. И я абсолютно уверен, что — несмотря на свою мудрость и тончайшее понимание всего, связанного с театром, — Алексей Дмитриевич и в этом деле с мнением своей супруги считался. И сына — достойного продолжателя дела славного родителя — воспитала она. Мужу, а затем Андрею Анна Александровна была поддержкой до последних дней своей жизни. Она умерла в 1972- через одиннадцать лет после мужа. А их сын — в 1983-м, через одиннадцать лет после матери: трагическое совпадение!

— Итак, в поисках радости, — продолжал Попов, — я подался в Кострому: мне там предложили самостоятельную работу. Приехали. Шла Гражданская война. Нас она пощадила. Театрик был славный, видавший всякие виды. Народ, его посещавший, привык к гастролерам. И в этом — бывшем губернском — городе я почти пять лет тешил зрителей своими постановками. Площадка — подходящая. Много молодежи, тянущейся к сцене: ребята оказались способными. Да и с теми, кто был постарше в труппе, мне было работать легко! Я отдал им весь накопленный в Москве опыт и еще своего кой-чего добавил. Надо тебе сказать, что в процессе работы, если ты отдаешь ей всего себя, все свои силы, тогда — учти и запомни это — появляется некий собственный метод, что-то присущее только одному тебе. А может, мне лишь кажется, и в действительности все имеет другую основу… Не знаю: боюсь утверждать… в общем, есть о чем подумать, чтобы правильно решить этот вопрос, решить безошибочно. Короче: в двадцать третьем возвращаемся в Москву. Но из Костромы я имел полную возможность наблюдать за работой человека, последователем и продолжателем учения которого я мечтал стать. Говорю о Евгении Багратионовиче. О Вахтангове. Беспрестанно наблюдал за ярким развитием его таланта постановщика. Был на всех спектаклях Вахтангова. Его я обожал! Но, когда мы вернулись в столицу, живым мне застать Евгения Багратионовича уже не довелось. Студия почти год действовала самостоятельно, медленно превращаясь в профессиональный драматический театр. Там я и начал работать, ибо на его сцене продолжалось дело, основу которого прочно заложил Вахтангов!

Об одном А. Д. никогда не вспоминал, во всяком случае при мне. Я говорю о его работе в кино. А ведь он трижды прикасался к этому виду искусства.

Первый опыт был совершен в 1928 году. Фильм назывался «Два друга, модель и подруга». Попов сам участвовал в создании сценария, сам ставил и сам играл роль капитана в этой чудесной комедии.

Вторая работа — через два года: «Крупная неприятность». И снова А. Д. выступает как сценарист и режиссер. На главную роль — по моей рекомендации — берет чемпиона Советского Союза, молодого, очаровательного Константина Градополова. Последняя картина с участием Попова — перенос его спектакля со сцены ЦТКА на экран. Ставила «Учителя танцев» Татьяна Лукашевич. Создавала она этот фильм под бдительным оком А. Д. Произошло сие уже после войны, по-моему, в 1952-м. Больше Попов в кино не работал.

Как-То мы сидели в партере Центрального Театра Красной Армии. Его коллектив еще занимал старинное здание с колоннами, до сегодняшнего дня украшающее площадь Коммуны. Я напомнил Попову о нашей давней беседе. И он, как бы продолжая свой рассказ, сообщил мне:

— Потом — ты же это знаешь — был московский Театр Революции, а с тысяча девятьсот тридцать пятого года я — здесь.

— Надеюсь, надолго!

— И я — надеюсь. Сижу, брат, рядом с тобой в этом зале, а перед нами площадка, громко названная «сценой», где уже прошел твой «Мстислав Удалой» и еще кое-что. А между прочим, до революции на ней выступали барышни из дворянских семей: читали пристойные стихи и пели приличные песни, ибо в этом здании помещался Московский институт благородных девиц. Как же все-таки случилось, что после Завадского я стал здесь главным?

— Вполне достойная замена.

— Мерси. Однако не думай, что это было так просто, поверь мне. Я очень долго колебался. Но после обстоятельного разговора с Аней — все-таки решился. Ты же знаешь мое отношение ко всему военному. Последнюю точку поставил человек, которому я очень верил: мой добрый знакомый театрал — Владимир Евгеньевич Месхетели. Он был органическим, организационным — подчеркиваю это слово — руководителем любого театрального коллектива. Там, где был Месхетели — там был и успех. Фактически это он поднял на такую высоту Бакинский русский театр драмы.

Попов вдруг улыбнулся. На мой вопрос о причине такой неожиданной реакции сразу ответил:

— Это было лет шесть назад. Месхетели дал из Баку телеграмму Борисову. Вот ее примерное содержание: «Предлагаю и очень хочу, чтобы вы приехали на год поработать у нас. Месхетели». Телеграфистка ошиблась и переделала фамилию отправителя: «Мысхотели». Борис Самойлович ответил: «Вы схотели, а мы не схотели!» Но это — так, просто к слову. Тематика театра, созданного для армейской аудитории, была предельно специфической. Превалировали военные темы. Там были уже поставлены… — Алексей Дмитриевич вынул записную книжку, открыл ее и продолжил (надо отметить, что, желая всегда быть абсолютно точным, он пользовался записной книжкой очень часто): —…Такие пьесы, как «КВЖД», «Первая Конная», «Махновцы», «Междубурье», «Удар в степь», «Компромисс Наиб-хана», «Военком», «Мирное время», а потом твой «Мстислав Удалой»… и многие другие: по-моему, еще пять. Так что ты понимаешь мое положение! Я знал отлично, что наш зритель будет в основном армейский: солдаты, офицеры, генералы. Сказать тебе по правде, я — за все то, что будет в дальнейшем происходить на сцене и за разность аудитории — не очень беспокоился. Рассуждал так: во-первых, тогдашние комкоры, комдивы и комбриги уделили значительно меньшее время самообразованию, нежели современные солдаты, успевшие уже окончить среднюю школу. Во-вторых, если Центральный Театр Красной Армии был создан для того, чтобы своими спектаклями повышать интеллект военного зрителя, то этого можно было достичь, знакомя его и с классикой драматургии. А если так, то я мог — наряду с военной тематикой — ставить пьесы великих авторов прошлого.

Я позволил себе прервать собеседника:

— Все остальное, дорогой А.Д., мне известно. Те двадцать пять лет, что ты здесь хозяйничаешь, вывели этот театр в первые ряды его московских собратьев, и ты памятник себе воздвиг нерукотворный, сюда не зарастет поклонников толпа! Счастлив, что под твоим присмотром были поставлены еще четыре мои пьесы и что одну из них ты режиссировал лично! Спасибо, Алексей Дмитриевич!

Сейчас, больше полувека спустя, я вспоминаю наши беседы во время постановки этим удивительным художником моей пьесы «Год девятнадцатый».

Кстати, через несколько лет, когда мой друг и коллега, талантливый во всех литературных проявлениях, — Всеволод Вишневский — выпустил сначала в Малом театре, а затем в ЦТКА свою пьесу «Незабываемый 1919-й», Попов заметил: «Знаешь, почему он так назвал свой опус? Потому что Всеволод никак не может забыть твой “Год девятнадцатый”»!

Я ответил, что эту мысль первым высказал Александр Фадеев. А. Д. тут же сознался, что это он слышал именно от него.

Когда Попов ознакомился с моей пьесой, он сказал, что, прежде чем прочтет ее актерам, хочет детально поговорить со мной. И эту длительную беседу я никогда не забуду, потому что в каждой моей следующей работе, до самого сегодняшнего дня, присутствует крупица его мысли. Умение оценить события, проникновение в душу и поступки действующих лиц, взгляд на событие с разных сторон, огромное досье на каждого персонажа. Бесценным советчиком был мой ушедший друг!