Я ждал, что самолет сейчас хорошенько встряхнется — так почти всегда было на поршневых, когда происходили первые вспышки горючего в цилиндрах, но этого не случилось.

Где-то за спиной тихонько засвистело, потом свист стал усиливаться и со временем перешел в своеобразный визг и вереск. Было похоже, что сразу тысячам чертей прищемили хвосты и они заскулили от боли.

Турбина набирала обороты. Стрелки приборов плавно двигались по шкалам циферблатов, показывая обороты, температуру, давление…

На поршневых даже при закрытом фонаре отработанные газы попадали в кабину, вызывая легкое ощущение тошноты. Это объяснялось просто: выхлопные патрубки мотора находились впереди кабины летчика, на реактивных выходной канал был в задней точке самолета.

Двигатель работал изумительно ровно. Его огромную, но пока скрытую мощность я ощущал каждой клеткой своего тела.

Было странно и удивительно не видеть перед собой привычного серебристого лимба от винта и вместе с тем чувствовать, что машину что-то тянет, она вот-вот готова перескочить через колодки и ринуться вперед.

А как спокойно было в кабине! Совершенно отсутствовала та дрожь, которая пронизывает весь самолет при работе обычного поршневого мотора.

Приборы словно застыли на матово-черной доске, и только стрелка расходомера топлива сдвинулась с места — двигатель в отличие от мотора был страшно прожорливым.

Мы вырулили на очищенную от снега широкую бетонную волосу. Инструктор попросил разрешения на взлет.

— Взлет разрешаю! — послышался в наушниках голос руководителя полетами.

Рычаг управления двигателем в моей кабине, синхронно связанный с рычагом, имевшимся в кабине инструктора, подвинулся вперед.

— Следите за направлением, за подъемом носового колеса, — приказал инструктор.

Гудение двигателя переросло в оглушительный свистящий шум; казалось, самолет на взлете хотел пропустить через свои могучие легкие весь имеющийся на аэродроме воздух. И все-таки он продолжал стоять на месте. Но меня это не пугало. Я уже знал, что у реактивных двигателей приемистость хуже. Для увеличения мощности им нужен встречный поток, а его можно получить только за счет скорости.

Рычаг послан до отказа вперед — самолет медленно покатился по бетонной дорожке, покачиваясь, словно на легких волнах, с носа на хвост и с хвоста на нос. Все быстрее, быстрее его бег, покачивание прекратилось, все больше мощность двигателя. Ее уже достаточно, чтобы разогнать машину до скорости, на которой можно взлетать. Меня прижало к сиденью.

Остались позади стоявшие на аэродроме самолеты, а квадраты бетонки слились в сплошную серую полосу. Стрелка на приборе скорости уже подошла к делению с цифрой «150», а наш самолет все бежал и бежал по прямой.

«Ну чего медлит? — думал я об инструкторе. — Ведь этак можно врезаться в лес». Хотелось взять ручку управления и потянуть на себя. Казалось, под йоги убегают последние бетонные плиты.

Я увидел наконец, как ручка плавно пошла назад и тотчас же горизонт провалился под нос, — это отделилось от земли переднее колесо.

Стрелка скоростемера продолжала двигаться вперед.

— Вот и оторвались! — сказал инструктор. А я это почувствовал и сам. Но черт бы побрал! Как был отличен этот полет от полета на поршневом самолете! Мне казалось, что силы, тянущие самолет в небо, находятся где-то далеко впереди, там они и бьются в конвульсиях от адских напряжений, а сюда, на плавно скользящий ввысь самолет, приходит только то, что является результатом этих напряжений, — тяга.

Полет на поршневом самолете можно было сравнить с быстрой ездой в телеге по булыжной мостовой, а полет на реактивном — с ездой в санях по гладкой прямой дороге. А какой чудесный обзор из кабины, вынесенной далеко вперед!

Самолет слегка содрогнулся — это инструктор убрал шасси.

Через несколько минут одна из педалей подалась вперед, а ручка чуть-чуть накренилась в сторону. Самолет, задрав одно крыло кверху и опустив другое, стал разворачиваться.

Я посмотрел вниз и ахнул. Мы проносились над городом, до которого летели на пассажирском самолете чуть ли не полчаса.

И снова под ногами замелькали леса и поляны, встречные облачка пулей отбрасывало назад. Мы шли в зону пилотирования. Шли на такой скорости, что мне казалось, а может быть, это так и было, будто тонкие концы плоскостей чуть-чуть приподнимались.

То, что произошло потом, запомнилось очень плохо. И виной этому я был сам. Околдованный изумительной работой двигателя, я, несмотря на предупреждение инструктора, все-таки забыл проверить противоперегрузочный костюм на земле.

И вот оказалось, что автомат в нужную минуту не сработал. Тот самый автомат, который должен был включать в работу костюм, как только возникала перегрузка, регулировать давление воздуха в костюме в зависимости от величины перегрузки и выключать костюм, когда перегрузка прекращалась.