Мы не говорили. Все намъ извѣстно.

– «Не пойду отсюда. Будутъ гнать, ляжу на дворѣ…» – говорила она спокойно. – «Образа вынесла. Всѣ съ нами…» – показала на полки, – иконы, лица. – «Съ Господомъ всегда… и наши съ нами…»

Я сталъ на колени передъ Святой, и попросилъ благословить меня. Въ ноги поклонился.

Она благословила, какъ мать родная. Твердо, нажимая мнѣ на лобъ, на грудь, на плечи, какъ давно, въ дѣтствѣ, она сказала:

– «Спаси и сохрани тебя Христосъ и Пресвятая Богородица!.. Терпи, Миша… не сдавайся грѣху… Господь взыскуетъ…»

Я поклонился ей – родинѣ моей въ ней поклонился. Ушелъ, какъ пьяный. Вытеръ слезы въ сѣнцахъ. Нашелъ Матвѣича, велѣлъ закладывать. Голову давило, было душно. Взялъ свой чемоданъ. Лошади готовы. Сажусь въ пролетку. Слышу окрикъ сзади:

– «Уже?!»

Товарищъ «Ясный», съ полотенцемъ, на крыльцѣ. Сбѣгаетъ, шпоркой звякнулъ.

– «Уже!» – сказалъ я – и крикнулъ старику: «пошелъ!»

Ѣхали аллеей, въ кленахъ, въ листьяхъ, бубенцы гремѣли глухо. За нами свѣтъ вечерній, тихій, – солнце текло по кленамъ, розово все было, мѣдно, золотисто. Золото въ садахъ вечернихъ, въ березахъ далей. Шорохъ бѣжалъ за нами въ листьяхъ, крутился по колесамъ, съ глухарями. И было слышно какую-то пичужку, – высвистывала она робко, грустно, будто говорила свистомъ – «прощай».