Я его захлесталъ «словами».

– «И вы… завѣдуете совхозомъ?! Простите… ваша профессія, товарищъ?…» – и я стремительно вынулъ книжку.

– «Это не относится къ дѣлу…» – пробормоталъ онъ, изъ краснаго ставши бурымъ.

– «Хорошо. Отъ… политическаго отдѣла есть здѣсь кто-то… По моимъ справкамъ – долженъ быть на мѣстѣ?…»

Упало, какъ гробовая крышка. Побѣжали.

III.

Прибѣжалъ, запыхавшійся, развязный, нѣкто, въ кожаной курткѣ, съ истощеннымъ лицомъ, похожій на галчонка, но въ шпорахъ и съ ноганомъ.

– «Товарищъ..?»

– «Ясный!» – сказалъ товарищъ.

– «То-есть, какъ это… я-сно?» – посадилъ я его на лапки.

Онъ засбоилъ съ пріема.

– «Ну да… «Ясный»… партійная моя…»

– «Какого года?»

Онъ стоялъ, какъ заершившійся воробей передъ собакой: маловатъ былъ ростомъ.

– «Ну… уже пару лѣтъ! Почему это васъ интересуетъ, товарищъ?» – попробовалъ онъ взять в ногу, но я и самъ былъ въ курткѣ, и кожа моя была покрѣпче.

– «Чтобы знать, крѣпка ли дисциплина. Вотъ случай, – показалъ я на жеребенка, – на вашъ компетентный взглядъ… что это? На васъ шпоры, значитъ – понимаете въ лошадкахъ. Что скажете, товарищъ?»

Онъ смотрѣлъ на меня, на жеребенка, – не зналъ, что дѣлать.

– «Осмотрите! Вы отъ политической части, и заключеніе ваше важно. Исходъ, конечно, летальный, но… что вы скажете о… статьяхъ?»

Онъ не колебался ни секунды. Съ видомъ эксперта, для чего-то всадивъ пенснэ, онъ нагнулся надъ жеребенкомъ и постоялъ, руки въ боки. Потомъ, покачавъ головой, – мда, неважно!.. – онъ потянулъ за ножку. Жеребенокъ открылъ глаза, и синій его языкъ высунулся со свистомъ.

– «На животъ не жмите!» – закричалъ я, видя, что этотъ нахалъ кому-то подражаетъ. – «Перитонитъ, больно!»

Меня мутило, но было нужно – «во имя чѣловека» – спасать забитыхъ.

Онъ подавилъ у шеи, взглянулъ на десны, въ обложенное небо, и потрепалъ по гривкѣ.

– «Да, онъ сдохнетъ!»

– «Совершенно вѣрно. А не имѣемъ ли мы характерный случай деградаціи формъ скелета?…» – хватилъ я крѣпко.

– «Да, случай характерный…» – серьезно сказалъ галчонокъ.

– «Да вы, позвольте… въ кавалеріи служили?»

– «Я…?» – оторопѣлъ онъ что-то, и его пенснэ упало. – «Я, собственно, интересовался медициной, фармакопеей… я былъ…»

– «Въ аптекѣ?» – сразу попалъ я въ точку. – «Кстати… вы не знакомы съ…?» – ввинтилъ я такое имя изъ ихняго синклита, что у него зазвенѣли шпоры. – «Онъ тоже интересовался фармакопеей, теперь интересуется анатоміей. Онъ будетъ доволенъ, что у него спеціалисты и по конской части. Какъ ваше… «Чистый»?…

– «Ясный». Товарищъ «Ясный». Я пока сверхштатный…»

– «Только? Ну, теперь, надѣюсь… Сейчасъ актикъ осмотра… Хорошаго они тутъ намъ съ вами чуть, было, не натворили!.. Такой-то экземплярчикъ – послали-бы въ Европу, рысачка-собаку! Непріятно, что дойдетъ до совнархоза… Странно, что не нашлось спеціалиста, изводили средства… Но, дѣйствуя въ ударномъ порядкѣ… А ну-ка, пристрѣлите! – приказалъ я оторопѣвшему галчонку. – Не стоитъ мучить. Ну, вы мастеръ…»

Стоявшіе отскочили, Ситикъ тоже. «Сверхштатный» показалъ зубки, его повело дрожью, и стало его лицо хоречьимъ. Онъ нервно отстегнулъ кобуру и вытянулъ «присягу». Рука его ходила. Все такъ же щерясь, онъ присѣлъ къ жеребенку бокомъ, навелъ въ затылокъ…

– «Подъ ухо» – крикнулъ я, стивнувъ зубы, повернулся – и увиделъ матку!

Кобыла смотрѣла странно. Она, какъ-будто, присѣла, вытянувъ голову, выкинувъ впередъ уши…

– «Возьмите матку!» – крикнулъ я съ болью, – и стукнулъ выстрѣлъ.

Кобыла метнулась съ ржаньемъ, сдѣлала большой кругъ и остановилась, въ дрожи, наставивъ уши. Фыркнула – потянула воздухъ и дико перемахнула загородку. Она круто остановилась передъ жеребенкомъ, замоталась, фыркнула разъ и разъ и, что-то понявъ, склонилась. Она обнюхивала его, лизала окровавленную шею, лизала губы… – и странный, хрипучій стонъ, похожій на рыданье, услышалъ я, душою… Его я помню, этотъ странный звукъ. Виню себя, – забылъ о маткѣ. Увести бы надо…

Не до сантиментовъ было. Я не подалъ вида. Мастеръ качалъ ноганомъ, стоялъ ощерясь, блѣдный.

– «Чистая работа!» – сказалъ я. – «Умѣете, товарищъ «Ясный». Вовремя скакнули, матки строги. Теперь я вскрою, и составимъ актикъ».

Матку едва стащили, свели въ конюшню. Я вскрылъ: гнойникъ: гнойникъ, плевритъ, перитонитъ, – все ясно.

– «Товарищъ докторъ… и вы, товарищъ… прошу обѣдать»! – пригласилъ насъ Ситикъ. – «Тамъ обсудимъ».

Въ знакомомъ кабинетѣ еще висѣлъ дипломъ какой-то, въ золоченой рамкѣ, съ отбитою коронкой; продранные стулья, чужіе будто, стояли сиротливо; дремало кожаное кресло, въ подушечкахъ, – вотъ придетъ хозяинъ, отдыхать. Столъ утащили: былъ простой, изъ кухни. Курячьи кости валялись на газеткѣ, огрызки огурцевъ и хлѣба, револьверъ. Марксъ мохнатый висѣлъ въ простѣнкѣ, портретъ товарища Свердлова, въ вѣночкѣ, изъ безсмертниковъ, – Ситикъ былъ сантименталенъ! – конечно, Ленинъ и рядомъ «Боярыня» изъ «Нивы», въ краскахъ. Туфли бѣжали по полу въ разбродѣ, висѣли на гвоздѣ подштанники. Все – пусто, гнусно, по-цыгански.