Шрифт:
Но тутъ случилось событiе необычайное, перевернувшее жизнь всей округи.
Въ концѣ февраля въ Иваново прiѣхали люди, въ высокихъ сапогахъ и съ свѣтлыми пуговицами, привезли съ собой невиданные инструменты, — трубы какiя-то, цѣпи и пестрыя палки, — и стали ходить по полямъ. Это были желѣзнодорожные инженеры.
Они ставили вѣхи, измѣряти высоты, чертили планы.
Въ первый же день прiѣзда странныхъ людей пронесся слухъ, что будетъ надѣлъ земли, и дѣдъ Савелiй точно ожилъ и сказалъ внуку:
— Вотъ и дождались, Сеня… Нарѣжутъ на тебя землицы, и будешь ты заправскiй хрестьянинъ. И не ходи ты на хвабрику…
— Нѣтъ, дѣдъ, не пойду.
— И не ходи. Теперь у тебя земля… Самъ себѣ голова. Ежели есть земля, никто тебя не зашибетъ, — самъ себя прокормишь…
Черезъ день „хворовскiе“ узнали, что скоро по ихъ землѣ желѣзную дорогу поведутъ, часть земли отойдетъ подъ дорогу, и за нее будетъ выдано вознагражденiе.
Эта вѣсть молнiей облетѣла округу, и въ воскресенье въ Иванково собралась толпа и потребовала инженеровъ для переговоровъ. Вышелъ молодцеватый инженеръ въ золотомъ пэнсне и форменной фуражкѣ.
Семенъ, какъ ораторъ, отъ имени всѣхъ заявилъ, что „мы никакъ не согласны“.
— Намъ твоихъ денегъ не надоть. Жили безъ дороги и будемъ жить: некуда намъ ѣздить… Ты намъ земли прирѣжь, а не то чтобы „чугунку“…
— Да глупая, голова! — смѣялся инженеръ, — Для другихъ дорога нужна.
Фабрики у васъ есть, новыя будутъ… товары будутъ возить… Вы на дорогѣ служить будете…
Изъ разговоровъ толку, конечно, не вышло: инженеры продолжали свою работу.
Узналъ о дорогѣ и дѣдъ, узналъ, что землю будутъ отрѣзать, и грустно покачалъ головой.
— Землю-то берутъ у насъ, дѣдъ, — сказалъ Сеня. — Какъ же теперь?..
Савелiй только вздохнулъ.
Въ апрелѣ хворовцы уже отъ старшины узнали, что оцѣнка земли произведена, цѣна хорошая, и работы начнутся лѣтомъ. Отъ „Хворовки“ отходило десятинъ сорокъ. Когда же Семенъ сообщилъ дѣду, что дорога и откосъ пеперѣжетъ, старикъ былъ убитъ: у него отнимали послѣднее.
Тамъ, на откосѣ, онъ провелъ много жгучихъ часовъ; тамъ онъ весенними утрами сидѣлъ и любовался необъятною далью, глядѣлъ на выплакавшее изъ-за края земли родимое солнце, слушалъ весеннiя пѣсни, еще ребенкомъ игралъ и рылъ ямы. Теперь пора уходить отсюда, слиться съ землей, которую онъ всю жизнь носилъ въ сердцѣ.
Глава IV. Послѣднiй поклонъ
Какъ то въ апрелѣ, когда сошелъ снѣгъ, и жаворонки звенѣли и кувыркались въ небѣ, старикъ позвалъ внука:
— Пойдемъ, Сеня, на холмикъ!
Они пошли. Пахло навозомъ и прѣлой землей.
— Вчера тят-то сказывалъ, — лошадь то не будемъ покупать…
Савелiй молчалъ.
— Мамка-то на фабрику чтобъ пошла, велѣлъ… Дѣдъ!..
— Ась! чаво тебѣ?..
— А я не хочу на фабрику… гудетъ тамъ…
— Воля Божья, Сеня… Жили отъ земли, а теперь и на… на фабрику…
Подъ осыпью уныло торчали сухiе стебли бурьяна, рылись куры, и заботливые пѣтухи перепрыгивали по мусорнымъ кучамъ. Тутъ же шныряли собаки и ребятишки рыли подземные ходы.
Вотъ и вершина. Свѣжая струя воздуха хлынула имъ въ лицо. Даль глядѣла на нихъ. Вѣтерокъ обдувалъ, игралъ въ жиденькой бородкѣ Савелiя, въ свѣтлыхъ волосахъ Сени.
Дѣдъ смотрѣлъ въ даль, весь ушелъ въ созерцанiе чего-то, одного ему понятнаго. День былъ теплый, солнечный. Отъ земли шелъ тяжкiй запахъ прѣли и сочной земли. На болотинѣ еще лежали исполинскими простынями бѣлые клочья умиравшей зимы. На прудахъ у деревни ледъ опускался на дно. Въ небѣ уже чуялся дрожащiй звонъ ранняго жаворонка.
Черная земля жадно вбирала въ себя жаркiе лучи солнца. Тамъ, гдѣ должна была разстилаться изумрудная озимь, едва выступали зеленоватые островки: всходы сопрѣли. Малоснѣжная зима и дождливая осень сдѣлали свое дѣло. Теперь грачи выбирали прелыя зерна, разбивая носами рыхлые комья земли.
— Дѣдушка, что ты молчишь все? Скоро лѣто будетъ, по ягоды пойдемъ…
— Ахъ, Сеня, Сеня…
Протяжный гудокъ съ суконной фабрики заставилъ дѣда вздрогнуть.