Толстый, румяный баринъ, на его взглядъ, былъ „такъ больше для гулянья“; купцы „нащотъ кармана“. Если проходилъ худощавый господинъ въ потертомъ пальто и въ очкахъ, — это былъ человѣкъ „свой“, понимающiй, изъ „учоныхъ“; студенты были „прямо сказать — сама наука“; гимназисты только еще „притрафляются“. Люди, останавливающiеся у ларя Пахомыча — были все люди стоющiе.

Иногда мастеровые останавливались у ларя Пахомыча и искали чего-то.

— Вы по какой части будете? — вступалъ въ разговоръ Кириллъ Семенычъ. — Сапожники… гм… Вотъ… „Чѣмъ люди живы“ бери… про васъ тутъ есть… Эй, дядя! фабричный будешь?

— Фабричный… По красильной части мы… а что?

— Бери вотъ химiю-то… чего тамъ… Про всякую краску тутъ… Или вотъ котлы, чтобы не взрывались… А то вотъ господина Карамзина вся исторiя, ужъ будешь доволенъ…

И странное дѣло, — или лицо такое хорошее было у Кирилла Семеныча, или ужъ такъ душевно говорилъ онъ, но часто покупатель, искавшiй чего-бы „почуднѣе“, вертѣлъ въ раздумьи книгу, торговался, уносилъ домой.

Старичкамъ Кириллъ Семенычъ рекомендовалъ душеспасительныя книги, приказчикамъ ариөметику, мужичкамъ о сельскомъ хозяйствѣ, о лѣченiи домашнихъ животныхъ и проч.

— Не на свою ты линiю попалъ, Кириллъ Семенычъ, — говорилъ Пахомычъ. — Книгами-бы тебѣ торговать.

— Самъ знаю, что не на свою, да поздно свѣтъ знанiя меня осѣнилъ.

Вѣдь, бездна неочерпаемая всякаго знанiя… поздно теперь все постичь.

— Сударь, какъ вы полагаете, — вступалъ онъ въ разговоръ съ какимъ-нибудь „ученымъ“: — много наукъ на свѣтѣ?

— Много, — улыбался тотъ. — А что?

— Такъ. А какая ихъ причина?.. чтобы людямъ на утѣшенiе и всякое благо?..

— Ну, безусловно! Науки облегчаютъ человѣку борьбу съ нуждой, съ силами природы…

— Такъ и зналъ… вѣрно.

Въ первое же появленiе Сени на „Сухаревкѣ“ Кириллъ Семенычъ сунулъ ему въ руку географiю и ариөметику и велѣлъ все читать, безъ пропуска.

— Не поймешь, а читай, — вычитаешь… А вотъ это все снаряды… ихъ „учоные“ покупаютъ… Вотъ тебѣ электрическая батарея, — звонъ можетъ производить, — показывалъ онъ скупленный и исправленный хламъ. — Это вотъ — катушка электрическая, — человѣка можетъ скорчить, ежели въ ее электричества напустить!.. Это вотъ для химiи нужно… что-нибудь такое, ну, кислоту тамъ добыть, ядъ какой-нибудь на пользу мастерства… Тутъ все по наукѣ, только понимающiе покупаютъ.

Каждое воскресенье Кириллъ Семенычъ открывалъ Сенѣ что-нибудь новое, о чемъ тотъ и не слыхивалъ въ Иванковской школѣ. Груды книгъ Пахомыча особенно поражали воображенiе мальчугана, говорили о какомъ-то особомъ мiрѣ, о существованiи котораго Сеня и не подозрѣвалъ.

— Это что! — вдохновенно говорилъ Кириллъ Семенычъ. — Это такъ, одна видимость… Ихъ-то, братикъ, миллiоны напечатаны. Онѣ по угламъ разсованы. А „учоные“ такъ въ нихъ и сидятъ, соображаютъ, стараются для всѣхъ…

„Учоныхъ“ онъ сумѣлъ представить Сенѣ въ такомъ таинственно-заманчивомъ видѣ, что, когда проходилъ мимо господинъ, по примѣтамъ Кирилла Семеныча похожiй на „учонаго“, Сеня осматривалъ его съ головы до ногъ, стараясь подмѣтить въ немъ что-нибудь необыкновенное.

— Отъ нихъ все, для всѣхъ стараются. Дай срокъ и до деревни доберутся, и такая тамъ жизнь пойдетъ, — умирать не надо…

— А скоро это будетъ, Кириллъ Семенычъ?

— Какъ скоро?.. годовъ такъ, надо полагать, черезъ… двадцать… а можетъ и черезъ сто… какъ наука себя окажетъ. Читай вотъ и постигнешь.

Вотъ, на-ка… прочитай про Колумба, какъ онъ для всѣхъ старался Америку отыскать… Или вотъ про самоѣдовъ…

На шумной Сухаревской площади передъ Сеней открылся одинъ изъ уголковъ жизни. Шли мимо люди, останавливались, покупали, уходили, а за ними еще и еще въ безконечномъ разнообразiи. „Учоные“ люди рылись въ книгахъ Пахомыча, и лица ихъ были серьезныя, одежда была „такъ себѣ“.

— Ишь, бѣднота какая, — говорилъ про нихъ Кириллъ Семенычъ, съ любовью оглядывая выгорѣвшую фуражку и швы на пальто студента. — И шубы у него нѣтъ, а душа теплая… Онъ сидитъ-сидитъ съ книжкой, — глядь и изобрѣлъ что… Вотъ одинъ нѣмецъ сахаръ изъ воздуха добываетъ…

Мужички проходили мимо, — знакомые Сенѣ мужички. Они тупымъ взглядомъ смотрѣли на книги и нерѣшительно вертѣли ихъ.

— Ищутъ себѣ облегченiя и ничего-то не понимаютъ… Тьма! — говорилъ Кириллъ Семенычъ.

Дѣтская вѣра Кирилла Семеныча въ науку и ученыхъ сообщалась и Сенѣ. Книжка, открывавшая ему новое, иногда даже чудесное, развертывавшая безконечно разнообразныя картины сложной человѣческой жизни, вырывавшая его изъ затхлой мастерской съ вѣчнымъ грохотомъ и ѣдкой гарью, день за днемъ становилась для Сени добрымъ могущественнымъ другомъ. Стоило только раскрыть ее, и пропадалъ гнетъ, уплывала изъ глазъ грязная мастерская, „чортово колесо“, и тоска замѣнялась сладкимъ ощущенiемъ забытья.