Шрифт:
— Иди, иди… привыкнешь, — сказалъ отецъ. — Вотъ тебѣ и Москва.
Сеня смотрѣлъ подъ ноги, отыскивая землю, — но земли не было. Ни травы, ни дали, ни свободы полей: желѣзо и камни.
— Голубокъ, тятя!.. и тутъ голубокъ! — крикнулъ Сеня. Ходившiй по камнямъ голубокъ обрадовалъ его, напомнилъ родную сторонку.
Долго шли по улицамъ и переулкамъ и, наконецъ, вышли на большую площадь съ высокой башней. Какъ разъ ударили часы на башнѣ и напомнили колоколъ сельца Иванкова.
— Нитокъ-то што намотано… Зачѣмъ нитки-то, а? — спрашивалъх Сеня, указывая на телеграфныя проволоки, густой сѣткой тянувшiяся надъ головами.
— Телеграфъ это… извѣстiя по нимъ даютъ на тыщи верстъ… Тутъ все машина… И самъ ты по машинной части пойдешь. Старайся, и въ люди выйдешь. Ну, вотъ и пришли.
Они вошли подъ сводчатыя ворота высокаго каменнаго дома.
Спертымъ, гнилымъ запахомъ пахнуло имъ навстрѣчу; склизкая грязь липла къ ногамъ. Полутемный дворикъ былъ охваченъ съ четырехъ сторонъ облѣзлыми каменными гигантами, по которымъ, отъ земли и до чердаковъ, извивались тонкiя желѣзныя лѣстницы съ площадками, съ развѣшеннымъ на перилахъ тряпьемъ и грязными тюфяками. Надъ лѣсенкой въ подвальный этажъ, въ углу двора, висѣла вывѣска съ изображегiями самовара, кастрюль и подноса, — съ надписью: „мѣдная и самоварная мастерская Ивана Максимова. Принимаетъ заказы и въ починку“.
Они спустились по каменной, разбитой лѣсенкѣ въ подвальный этажъ, точно на дно колодца.
— Жить тутъ будешь… у Ивана Максимыча. Землякъ нашъ, Иванковскiй… Шапку-то сыми да поклонись, — торопливо говорилъ Николай, отворяя ободранную дверь.
Лязгъ, грохотъ и стукъ ударили въ уши. Тяжкiй запахъ азотной кислоты и гари защипалъ глаза, защекоталъ въ горлѣ. Подъ окнами стояло человѣкъ шесть рабочихъ, черныхъ и грязныхъ, стучали молоточками, точили и скребли по металлу, производя невыразимый скрежетъ и дрязгъ.
У горна стоялъ мальчикъ, покрытый копотью, и ногой приводилъ въ двивженiе большiе раздувательные мѣхи; огонь вспыхивалъ синими языками, и сотни искръ сыпались на кирпичный полъ, оставляя тяжелый запахъ каменнаго угля.
Никто не слыхалъ, какъ вошелъ Николай съ Сеней.
Этотъ ужасный стукъ! Онъ забирался въ мозгъ и вертѣлся тамъ, какъ сотни мухъ въ пустомъ стаканѣ.
Вышелъ изъ боковой комнаты тощй и рыжiй хозяинъ, Иванъ Максимычъ, поговорилъ съ Николаемъ, хмуро взглянулъ на Сеню и сказалъ:
— Дѣла-то нынче тово… куда мнѣ его брать?..
Николай долго просилъ и кланялся, хвалилъ сына и крестился на потолокъ.
— На васъ да на Бога, Иванъ Максимычъ, вся надежда.
Потомъ отецъ съ хозяиномъ куда-то ушли, а Сеня сидѣлъ въ углу, у лохани, оглушенный лязгомъ и визгомъ металла. Мальчикъ бросилъ раздувать горнъ и уже вертѣлъ громадное колесо, насмѣшливо поглядывая на „новичка“.
Уже къ вечеру возвратился отецъ, далъ Сенѣ пятакъ и сайку, покрестилъ, похлопалъ по спинѣ и сказалъ не совсѣмъ твердымъ голосомъ:
— Изъ милости Иванъ-то Максимычъ ужъ взялъ… Ты это самое понимай… изъ милости… Кому ты нуженъ? Чувствуй и потрафляй…
Прибьетъ ежли, — смолчи. Такъ ужъ вы, Иванъ Максимычъ, обучите ужъ… замѣсто отца, стало быть… Ну, прощай!
Онъ еще разъ потрепалъ Сеню по спинѣ, хотѣлъ что-то сказать еще, постоялъ, подумалъ и ушелъ совсѣмъ. Хозяинъ велѣлъ Сенѣ снять сапоги и далъ опорки, отобралъ зипунъ и шапку и выдалъ пальтишко, фартукъ и старый, безъ козырька, картузъ.
— Приглядывайся пока что… Вотъ тащи съ Васькой лохань.
Вертѣвшiй колесо мальчикъ взялъ изъ угла палку и показалъ, какъ надо дѣйствовать. Въ заднемъ углу двора они вылили помои въ яму, и мальчикъ сказалъ:
— Здоровый ты… Какъ тебя звать?.. Сенька?…. А меня Васька. А хозяина „Рыжимъ“ зовутъ, только ты не фискаль… Объ стѣнку умѣешь играть? Ужли не умѣешь?!.. Плевое дѣло. Тебѣ отецъ денегъ далъ?
— Да, пятачокъ…
— Ну, вотъ въ воскресенье сыграемъ. Я тебѣ и въ три листика покажу. Ты деревенскiй?
— Да. У насъ земля есть въ „Хворовкѣ“…
— А я изъ шпитательнаго… Отецъ тебя бьетъ?..
— А за что?..
— Ну, вотъ… такъ… мало ли…
— Нѣтъ. Такъ потаскаетъ разокъ, а то ничего…
— Ужли не билъ? ишь ты… А Рыжiй нашъ злющiй… Каждый день выволочка. Сгребетъ за волосы… такой чертъ…
Сеня слушалъ Ваську и думалъ: зачѣмъ отдалъ его отецъ къ хозяину?
Глава VI. У колеса
Первыя недѣли были особенно тяжелы. Не легко было привыкнуть къ новымъ порядкамъ; приходилось быть на чеку, не пропустить, среди ужаснаго шума, хозяйскаго окрика и летѣть по первому зову. Въ программу пятилѣтняго „ученья“ входили неизмѣнные подзатыльники, безъ чего, казалось, не могла бы дѣйствовать мастерская. Иванъ Максимычъ давалъ тычки и подзатыльники между дѣломъ и какъ-то машинально; хозяйка больше прибѣгала къ „таскѣ“. День принадлежалъ Ивану Максимычу, вечеръ — хозяйкѣ, вѣчно кашлявшей и страдавшей зубами.