— За склад,— обернулся на голос Улыбочка.— В отряде я был, в партизанском. Два года почти. Диверсионная группа...

— Ты гляди! А не скажешь!..

Добродеев поинтересовался:

— За какой склад?

— Бензиновый... Бочек сто у фрицев было. При аэродроме. Мы с Кузьмой Гаврилычем Бондаренко подпалили. За это и медаль выдали.

— Авдошин! — крикнули за поворотом траншеи: — Начальство к телефону требует.

Помкомвзвода вернулся очень быстро и сразу же вызвал Бухалова, Улыбочку и еще двух солдат:

— Вот что, гвардия,— срочное дело. Вытряхайте сидора — пойдете за продуктами.

Бухалов, давно прикончивший свой энзе, мгновенно оживился:

— Где получать?

— На берегу, в районе минометной. Старшина Никандров прибыл. Принесете сюда. Да смотрите, того... спецпаек не забудьте.

— Не беспокойтесь, товарищ гвардии сержант! Доставим!

К излому траншеи, в котором обосновался Авдошин, стали без приглашения стекаться солдаты, а когда вернулись Бухалов и его помощники, здесь толкался почти весь взвод, кроме тех, кто был в боевом охранении.

— Командиры отделений пусть останутся. И по одному человеку с ними,— скомандовал Авдошин.— Остальные — по местам. Все получите. А так — беспорядок!..

Солдаты, ходившие за продуктами, кряхтя, сняли со спин вещевые мешки, а Ласточкин достал еще откуда-то из-под полушубка связку писем, которые Никандров заранее рассортировал по взводам.

— Голиков! Ну-ка посвети малость.

Помкомвавода стал выдавать консервы, хлеб, махорку, колбасу и почти тотчас же в окопах началась веселая работа: заскрежетали по жести консервных банок ножи, загремели котелки и фляжки.

— Кто меняется: сто грамм на колбасу? Не глядя.

Авдошин узнал голос Улыбочки, спросил:

— Сто грамм отдаешь?

— Ага!

— Выпей сам, обогрейся!

— Да не люблю я!

— Ну, давай, раз так.

Помкомвзвода раздал продукты последнему отделению, обнаружил у себя остатки, нахмурился.

— И на убитых старшина выписал. Н-да... А им уже ничего не требуется. Эх, жизнь солдатская! Нынче здесь, завтра там.— Он помолчал минуту.— Ну что ж, помянем наших братьев-товарищей наркомовской стопочкой. Вечная им память!

Костя Казачков, исчезнувший куда-то сразу после обеда, появился в сарае, занятом ротой Мазникова, только часов в семь вечера.

— Пошли в медсанбат! — с порога начал он.— Кино будет.

— Тебе Гоциридзе даст медсанбат!

— Гоциридзе только что уехал.

— Далеко?

— В бригаду вызвали.

— Ну, хлопцы, мы, кажись, отзагорали,— сказал Снегирь.

Казачков подсел к столу, тронул Мазникова за плечо.

— Пошли, комбриг? — он уже успел разузнать, что Виктор —- сын командира бригады, и теперь в шутку называл его «комбригом»,— Пошли! Какую девочку тебе покажу! — Казачков даже зажмурился от удовольствия.

— А какая картина, товарищ гвардии капитан? — спросили из угла.

— Картиночка по обстановке — «Фронтовые подруги».— Казачков опять тронул Виктора за плечо.—Ну, пошли?

Мазников тряхнул головой и, хлопнув ладонью по столу, встал.

— Э! Пошли! Переправимся — там по скоро посмотрим.

Медсанбат размещался на соседней улице в большом двухэтажном доме, принадлежавшем раньше, как объяснил товарищам знавший все Казачков, венгерскому помещику, сбежавшему при подходе советских войск. Наверху жили врачи, сестры и санитарки и были оборудованы палаты для «ходячих» раненых, внизу находились палаты для остальных, операционная, аптека. Здесь же, в большом зале со сверкающим паркетным полом была столовая, в которой иногда по вечерам раненым и работникам медсанбата показывали кино.

Танкисты пришли минут за пятнадцать до начала. Электрический свет от движка, трещавшего во дворе, казался необычно ярким и непривычным. По залу, заставленному стульями, уже прохаживались свободные от дежурства врачи. Сестры и санитарки стайками толклись возле занавешенных одеялами окон. Рассаживались раненые, в синих, коричневых, черных халатах и в стоптанных тапочках. Пришли и принарядившиеся по случаю кино мадьярки из прислуги сбежавшего помещика. Они подружились с русскими санитарками и медсестрами, помогали им стирать белье, работать на кухне, мыть полы.