Старший лейтенант, переводчик, черноглазый, невысокий, зажимая рукой рану в плече, тихо ругался.

— Ах, сволочи! Ну, хорошо, ну, отказались, черт с вами! Но ведь белый же флаг! Ах, сволочи!..

Флаг лежал тут же, рядом с убитым, залитый его кровью, простреленный в нескольких местах немецкими пулями.

В течение ночи на тридцатое декабря, как раз в то время, когда в районе Комарно выгружались части 4-го танкового корпуса СС, переброшенного по личному приказу Гитлера из Польши, бригада полковника Мазникова сдавала оборону стрелковой дивизии, только что прибывшей с того берега Дуная. Части гурьяновского корпуса после двадцати пяти дней боев уходили в резерв фронта.

Рота Бельского снималась последней, почти перед самым рассветом. Соблюдая маскировку, отделения шли грузиться в машины, стоявшие километрах в четырех от передовой у разбитого железнодорожного виадука.

— Вот тебе, гвардия, и взяли Будапешт! — собирая свои пожитки, сказал Авдошин. — Уж как не повезет, так не повезет! Думал, «Будапештских» получим, да, видно, не всю стратегию учел. — Он повернулся к пехотинцам, по-хозяйски располагавшимся в окопах. — На готовенькое, значит? Ну ладно, пользуйтесь на здоровье! Да поскорей с Будапештом закругляйтесь! Ложись, сержант, отдыхай! Я вот тут соломки малость припас. Н-да, городок вам приличный достался! Столица! А нам, наверно, опять какие-нибудь господские дворы придется брать. Всего наилучшего!..

Через час весь батальон уже сидел в машинах. Колонна стояла на правой стороне дороги. Люди разговаривали, курили в рукав, поеживались от предрассветного холода.

— Командиры машин, к комбату!

Авдошин, сидевший на подножке грузовика, смял в пальцах самокрутку и побежал в голову колонны. Здесь, возле крытой штабной машины, уже толпились офицеры и кое-кто из сержантов.

Перехваченный ремнями Талащенко держал в руках карту.

— Запишите маршрут.

Собравшиеся столпились возле включенных шофером подфарников.

— Маяки по дороге расставлены, — сказал командир батальона. — Но маршрут на всякий случай запишите: Эрд — Эрчи — Адонь — Надь-Перката... Место сосредоточения — западная окраина Надь-Перката, господский двор Бель.

— Ясно!

— Добре. По машинам!

... Когда батальон подходил к Эрчи, на восточном берегу Дуная начал бледнеть горизонт и в той стороне, откуда отошла колонна, послышался тяжелый артиллерийский грохот. Сотня солдат повернулись на звук канонады, и все увидели на окраинах Будапешта отсветы орудийных выстрелов. Хвостатыми огненными сигарами взлетали в серое светлеющее небо снаряды «катюш».

Ласточкин, сидевший у левого борта замыкавшей колонну машины, приподнялся, держась за плечи товарищей, посмотрел на север, туда, где начинался бой:

— Наши тронулись! Не захотели фрицы по-хорошему, теперь получат!..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

— Ну-с, показывайте, в чем дело! — Стрижанский, в халате поверх гимнастерки, умывшийся и аккуратно причесанный, осмотрел раненую руку Виктора, пожевал губами, потом обернулся к командиру бригады.— Пустяк! Сущий пустяк! Кость не задета, осколка нет.

— Извините, подняли вас среди ночи...

Стрижанский усмехнулся:

— А у нас не нормированный рабочий день. Так что не смущайтесь... Нина Сергеевна!

В перевязочную вошла Никитина. Увидев Виктора, она, показалось ему, удивленно взмахнула ресницами, но с ним и с его отцом поздоровалась холодно, как с незнакомыми людьми.

— Помогите мне, пожалуйста,— сказал ей командир медсанбата.

Промыв и перевязав Виктору рану и введя на всякий случай противостолбнячную сыворотку, Стрижанский добродушно похлопал его по плечу:

— Через недельку, молодой человек, будете как огурчик! Заранее разрешаю на Новый год танцевать с нашими девушками. Нина Сергеевна, проводите, пожалуйста, капитана наверх, в четвертую палату. Режим и питание — общие, перевязку — раз в сутки. И, конечно, — внимательный уход. Иногда это действует значительно лучше проверенных медицинских средств.

Части гурьяновского корпуса постепенно выходили из боев, и раненых в медсанбате почти не было: они оставались или при своих санчастях или после первичной обработки уезжали в тыловые госпиталя. Поэтому в палате, где лежал Виктор, находились кроме него только два человека — сержант-сапер, у которого оторвало два пальца на левой руке, и капитан-пехотинец по фамилии Никольский, легко раненный в ногу и ходивший с костылем.

Сержант-сапер, человек степенный и солидный, вернувшись утром вместе с Мазниковым из перевязочной, не изменил своему правилу и лег досыпать. А капитан долго шуршал какими-то бумажками (было похоже, что он считает деньги), потом накинул на плечи халат, взял костыль и не торопясь заковылял вниз.

Виктор тоже лег, проснулся часа два спустя и не сразу смог понять, что сейчас: утро, день или вечер? За окном серело скучное зимнее небо. Оно было таким с рассвета до сумерек.

Сержант все еще спал. Капитан лежа читал газету и, услышав, что Виктор зашевелился, поднял голову: