— Хенде хох! — заорал Авдошин, вскидывая автомат.

Немец от неожиданности подскочил на месте, упал и выстрелил из пистолета.

— Не хочешь, с-сука?

Прижавшись к косяку двери, помкомвзвода дал длинную, яростную очередь. Солдат чуть приподнялся, словно хотел встать на четвереньки, и вдруг повалился на бок, щекой в разодранную, выпотрошенную подушку.

«А Митя-то... Погиб Митя Коробкин. Ах, Митя, Митя! Шестерых уложил и погиб... »

Авдошин склонился над ним, поднял на руки и, шатаясь, тяжело понес вниз по лестнице.

Виктор и Снегирь молча посмотрели друг на друга, и каждому стало ясно, о чем думает сейчас их товарищ и однополчанин гвардии старший лейтенант Костя Казачков.

Похудевшей рукой Казачков медленно разглаживал вытертую байку серого медсанбатовского одеяла и, не мигая, глядел в окно напротив. Там за стеклом виднелись голые ветки высокого дерева, трепещущие на ветру, и летящие по небу низкие, угрюмые тучи.

— А меня послезавтра в тыл отправляют, — вдруг сказал он.

— Точно?

— Точно. До сих пор думали, что спасут ногу. Я упросил оставить здесь, чтоб потом полк не потерять... А вчера сам Саркисов опять приходил. И Стрижанский тоже. Не выдержала моя ножка, гниет. Отхватят...

Снегирь наклонился к койке:

— А може, они той... не разобрались?

— Разобрались, Снегирек! — вяло улыбнулся Казачков. — Три недели разбирались. Теперь точка! Тыл, и по чистой на гражданочку! В сапожники!

— В сапожники! — сердито передразнил его Мазников. — Сейчас такие протезы делают — в балете выступать будешь! В сапожники!..

— Костыль, комбриг, по тросточка — хочешь берешь с собой, хочешь нет. И потом, ты только не обижайся, имея две свои, одной чужой ноги не жалко. Это уж как водится.

Казачков замолчал и опять начал разглаживать на груди одеяло. Нет, уже не было в нем той веселости, жизнерадостности и легкомыслия, которые с первой же встречи и удивили и привлекли к нему Виктора Мазникова. На высоком лбу Казачкова появились морщины, скулы обтянуло, а в глазах все чаще светилось какое-то новое выражение — смесь озлобленности, равнодушия ко всему и тоски, тоски...

— Значит, пропал Андрюша? — вспомнил вдруг Казачков об Овчарове. — Хороший был парень... А кто ж теперь на моем месте?

— Рудаков своего привез, — сказал Виктор,

Снегирь поморщился:

— Хлопец, кажись, ничего, только, по-моему, малость нос задирает,

— Немножко есть, — согласился Мазников.

— А сам хозяин?

— Хозяин — мужик неплохой. Три ордена Красного Знамени! Один еще за Халхин-Гол. Мне пока нравится.

— Нашему брату понравиться трудно, — усмехнулся Казачков. — Я помню, когда вместе с Гоциридзе приехал, весь полк.,, это... с любопытством приглядывался. До первого боя.

В палату вошла дежурная сестра в белом халате и в белой косыночке, чем-то напомнившая Виктору Никитину.

— Заканчивайте, товарищи, — официальным тоном сказала она. — Подполковник разрешил полчаса, а вы разговариваете без двух минут уже час.

— Неужели час? — удивился Снегирь.

— Без двух минут час.

Казачков повернулся к сестре и улыбнулся так, как улыбался всегда:

— Мариночка! Золотко! Мы ж три недели не виделись. Да еще эвакуировать меня хотят. Хоть по часу за неделю отпусти.

— И немножко авансом на будущее, — добавил Мазников.

Сестра устало отмахнулась.

— Не уговаривайте, пожалуйста! Порядок есть порядок. А кроме того, товарищ старший лейтенант, — строго взглянула она на Казачкова, — вы, вероятно, забыли, что у вас сейчас перевязка?

— Перевязки, перевязки! А какой толк?!

Глаза Казачкова опять потускнели. Друзья должны уходить, и кто знает, когда он теперь с ними увидится и увидится ли вообще. Разговаривая с Мазниковым и со Снегирем, он как-то забыл и о своей ноге, и о своем одиночестве, и о безрадостном будущем калеки, которое он каждую ночь рисовал себе все мрачней и мрачней. Они сейчас уйдут, и он останется один, наедине со своими невеселыми раздумьями о том, что ждет его впереди. Длинная дорога, сначала в кузове грузовика, потом — в пропахшем карболкой санитарном поезде, потом... Потом опять госпитальная белая палата, койка, перевязки, операция, глаза врачей, не умеющие, хоть и пытающиеся скрыть правду...

— Ну держи, Костя! — Мазников протянул ему руку.

Казачков схватил ее обеими руками, болезненно улыбнулся:

— Всего, комбриг!

— Адрес наш не забыл?

— Помню.

— Пиши! Нас не будет, ребята ответят.

Снегирь тоже пожал Казачкову руку, но, взволнованный и растроганный, ничего не сказал. Уже подходя к двери, он вдруг что-то вспомнил, вернулся, достал из кармана гимнастерки белую, цвета слоновой кости, автоматическую ручку с тонкой золотистой планочкой зажима.