Шрифт:
Поздно вечером, убедившись, что все уже спят, сняла телефонную трубку и набрала номер Вадима. «Не отвечает. Нет дома? Или просто не хочет снимать трубку. Ну и правильно. Что я ему сейчас скажу? Что доехала нормально и дома всё в порядке?.. Господи, бред какой! Но как же хочется услышать его голос! Как мне теперь жить со всем этим? Вади-и-и-и-м…!»
А в северном ветреном городе на другом краю земли, в пустой квартире сидел у звонящего телефона человек и изо всех сил сдерживал себя. Слишком велико было желание снять трубку и услышать далёкий, ставший таким родным, голос.
И покатились друг за дружкой серые обыденные дни, похожие один на другой. Она сознательно изматывала себя работой, взялась давать частные уроки, даже ремонт затеяла в квартире, лишь бы не оставаться наедине с собственными мыслями. Слушая недовольное брюзжание мужа, она понимала, что сказать ему всё как есть, никогда не сможет. Она по-прежнему каждый вечер набирала номер Вадима, но к телефону никто не подходил. Рине уже начало казаться, что всё произошедшее с ней – сон, наваждение. Но, пробегая мимо дома с кариатидами, она видела, что трещин действительно стало больше, что даже лицо не пощадили уродливые тонкие бороздки. Рина стала бояться зеркал, ей казалось, что морщины на её лице полностью идентичны трещинам на подружке-кариатиде.
Накануне Нового года приехал Серж. Смеялся и шутил как всегда, привёз кучу подарков, но когда Рина вопросительно заглядывала ему в глаза, отводил взгляд в сторону. После бурного застолья в честь приезда дорогого кузена, гости разошлись, а муж отправился спать. Рина осталась на кухне – её ждала неизменная гора грязной посуды. Серж вызвался помочь, и когда с посудой было покончено, они сели рядышком перекурить.
– Как живёшь, Арина-балерина?
– Не спрашивай… Ты что, не видишь?
Серж вздохнул, вышел в коридор и вернулся с небольшим свёртком-рулоном в руках.
– Он просил передать тебе это.
Рина дрожащими руками развернула свёрток. Там оказался холст.
– Ты видел Её?
– Видел, – закашлялся Серж, – у него недавно была выставка, так я чуть умом не тронулся, когда картину эту увидел. Что же ты молчала?
– А что я должна была говорить?
– Просто, Вадима я очень хорошо знаю. Он очень необычный человек и очень хороший художник.
– Он что-нибудь просил передать мне?
– Только это. – Серж кивком указал на рулон. – Ещё он просил передать, что будет ждать тебя всегда.
– Почему он не подходил к телефону? Я звонила ему каждый вечер…
– Я скажу тебе только то, что знаю. Он в больнице. Жить ему осталось недолго. Он не хотел волновать тебя, боялся, что станет обузой.
– Баллада о прокуренном вагоне…
– Какая ещё баллада? О чем ты?
– Он читал мне эти стихи в ночь перед отъездом. А я – дура, думала, что это только красивые стихи, что в жизни так не бывает.
Рина свернула холст в рулон и подошла к окну. Снегопад закончился. Рина сняла телефонную трубку и набрала номер справочной аэропорта. Торопливо побросав в сумку кое-какие мелочи, она добавила к ним тёплый свитер, а сверху аккуратно уложила свёрток с холстом. Облегчённо вздохнула и ещё раз сняла телефонную трубку – вызвала такси.
В самолёте она забылась коротким тревожным сном. Ей снился Вадим, падающий в бездонную темноту. И когда тьма почти поглотила его, вдруг чья-то лёгкая рука возникла из ниоткуда. И падение прекратилось, – Вадим, почему-то ставший совсем маленьким, спокойно спал на хорошо знакомой Рине ладони с маленьким белым шрамом. Этот шрам у неё был с самого детства, когда она не побоялась выхватить бездомного котёнка из пасти соседского породистого пса.
Рина проснулась с ощущением какой-то лёгкой радости. «Интересно, когда они заметят, что меня нет? В холодильнике еды дня на три-четыре – не меньше, бельё выстирано, в квартире – порядок… Да, дня три пройдёт, пока опустеет холодильник, а в раковине вырастет гора грязной посуды… Привет, ребята! Я вас всех очень люблю, но пора научиться жить, не опираясь на чьё-то крепкое плечо».
А сидящий рядом человек никак не мог понять, почему эта Рыжая с античным профилем постоянно улыбается. Серебристая огромная птица уносила её всё дальше и дальше от самого синего в мире моря, от озябших кариатид на заснеженной улице к человеку, о котором Рина не знала почти ничего и знала всё. На несколько жизней вперёд.
Посвящение
С тех пор, как его заму пришла в абсолютно пустую голову идея открыть литературную страничку в районной газете, Николай Павлович, а для всех просто Палыч, распрощался с покоем. Ну кто бы мог подумать, что в этой забытой Богом дыре, в самой глубинке России-матушки, обнаружится столько пишущей братии.
С теми, кто писал прозу, было проще. С некоторыми прозаиками Палыч подружился и, парясь в баньке у очередного из них, где-нибудь в сосновом бору на берегу Оки, подумывал о том, что грех жаловаться на судьбу, забросившую его, «городскую булочку», пижона и стилягу в захолустный уездный городок с кое-где сохранившимися ещё деревянными тротуарами. Нет, определённо, положительные стороны в этом были, и было их немало.
А вот с поэтами дело обстояло куда сложнее. И не только потому, что плотность поэтов на каждый квадратный метр этой благословенной земли превышала все мыслимые и немыслимые нормы, нет. В баньке с ними не попаришься, на охоту не сходишь… Всё-то у них не так, всё не этак. Странные существа эти поэты… бледные, печальные, беспокойные…