Ты начал рассовывать их по карманам, потом сообразил: снял рубашку и ссыпал туда оранжевую солнечную россыпь.

Теперь всё. Ты вернулся в комнату, опасаясь, что мамы и Мишеньки уже нет. Но они всё ещё были там, словно знали, что ты отлучился ненадолго и сейчас вернёшься.

Вернёшься для того, чтобы никогда уже не расставаться с ними.

Мама протянула руку, и ты пошёл, и когда до протянутой маминой руки оставался всего один шаг, ты почувствовал синеву взгляда за спиной.

Верочка – тоненькая, светловолосая, юная стояла в солнечном луче, подняв ладошку, и сквозь нежную золотистую кожу просвечивало утреннее солнце.

Оглавление

поколению семидесятых посвящается

…Шагов десять – не больше, – если идти. А если ползком?

Во что превратится расстояние в десять шагов?

Серая мазанка (на Украине… у тети Гали когда гостили, с отцом… дом обмазывали глиной, а потом – белили, отчего дом становился нарядным… и казался игрушечным, кукольным… и прохладным. Это из-за того, что в известь добавляли капельку синьки. Тётя Галя называла свой дом – хатой, а папа – мазанкой…) запомнился сад вишнёвый, хотя и абрикосовых деревьев там была парочка, и одно персиковое, и три яблоньки у самой калитки.

А за хатой два сливовых деревца под боком у старушки-шелковицы.

Спать хотелось только под вишнями – самое тихое и уютное место во всем саду, хотя в хате было прохладно даже пополудни, когда жар июльского солнца стекал густым, горячим потоком, и дышать становилось трудно…

мазанка – это на Украине…

А здесь что? А… здесь сакля… Нет, сакля – это в других горах, в Грузии, наверное. А здесь какая-то халупа стоит. Ну и хрен с ней! Стоит себе сарай: с крышей, со стенами; только бы до него доползти… он единственное убежище в этом песчаном поднебесье.

Если обстрел не прекратится, то ползти, всё-таки, придётся.

Если не попадут, конечно.

И если там, в этой мазанке, за мрачной враждебностью серых стен никого нет…

Чёрт!.. Слишком много «если»… Через все «если» можно пройти, а на последнем споткнуться.

Снаряд разорвался совсем близко, и сразу же из мазанки вышла девушка. Шла легко, не глядя по сторонам, словно не слыша рвущихся рядом снарядов… тоненькая, коса русая ниже пояса.

– Маша?! – обо всём забыв, он выпрямился во весь рост, – Машенька!

Девушка оглянулась на крик. Взгляд полыхнул в ответ, да так сильно, что ослепил, – пришлось закрыть глаза руками. И сразу стало влажно и горячо ладоням… Он почувствовал сырой кисловатый запах – запах свежей крови. Своей крови.

Упал, так и не отнимая ладоней от глаз. До спасительной серой мазанки оставалось шагов пять – не более…

Она возвращалась домой первой электричкой. Убаюканная монотонным перестуком колёс, задремала, и сон её был коротким и отчётливым, как явь. Она видела себя в лесу, стоящую на коленях у маленького озерца; можно было бы подумать, что это – лужа, если бы не глубина, да не прозрачная, кристально-чистая вода в нём. Позади, в двух кругах: внешнем – большом и внутреннем – поменьше, стояли высокие тёмные фигуры, и перед каждой горел огонь. Сва-ро-жич… [1]

Сварожич – она точно знала, что огонь следовало называть только так и не иначе. Фигуры были вырезаны из тёмного дерева… или просто были очень старыми… А из глубины озерца проступало изображение синего камня-валуна. Прислонился к тому камню юноша, лица не разглядеть – кровью лицо залито; а вот и она сама рядом с камнем стоит, синие цветы в руках держит… цветы те сон-травою [2] зовутся, здесь возле капища [3] рано распускаются, задолго до того, как снег успевает сойти.

А по подолу платья узор бежит из тех же самых цветов, а на зарукавье [4] лазоревы яхонты [5] горят.

– Неразумная дщерь! – …вода в озерце заволновалась, рябь побежала как от ветра, и видение исчезло.

– За содеянное понесёшь кару, – старик в белом балахоне до пят, тяжело дыша, опирался на тёмный резной посох, – видать спешил, да не успел: заглянула дева в озеро, узнала, что на Роду написано. А книгу Рода прочесть только раз в жизни дозволено, да и то лишь тому, к кому Боги милостивы.