Только теперь я заметила круглое отверстие над узкой дверью, на которой красовалась резная Роза Ветров, похожая на цветок хризантемы: шестнадцать конусовидных лучей расходились из середины.

– Нет, не нужно. А куда ведёт эта дверь?

– В сад. Спуститесь по наружной лестнице и через сад – к морю – здесь недалеко.

Внизу есть телефон, обычный – городской, если понадобится. Компьютер, интернет…

– И радио с телевизором, – улыбнулась я.

– И радио с телевизором, – подтвердила женщина, оставаясь абсолютно серьёзной. – Телевизор не включала уже года три, радио слушаю иногда. Внизу – ванная комната, есть ещё душ в саду – летний, к вечеру вода становится горячей, осторожно. Если что-то нужно, обращайтесь. Меня зовут Марта.

Стены комнаты были несколько необычными, если не сказать странными. Одна – выложена разноцветной крупной галькой – как и дорожки в саду. Другая – у которой стояла узкая, как сказала бы Катя – винтажная– кровать, пестрела створками раковин: от простых до самых причудливых, явно заморских. Но самой необычной была часть стены у двери, исписанная вкривь и вкось разными почерками: от каллиграфически правильного до неровного, прыгающего, совсем неразборчивого. На плетёное кресло-качалку был небрежно брошен шерстяной клетчатый плед. Создавалось впечатление, что кто-то недавно сидел в этом кресле, покачиваясь. Я попыталась представить себе этого «кого-то» и увидела мужчину с трубкой и с книгой в руках…

– А что это за «граффити»?

– Повесть. Муж очень любил море, парусники, ну и всё, что с морем связано. Однажды, вернувшись из Каталонии, начал писать повесть. Но не окончил. Не успел. Теперь эту повесть пишут те, кто живёт здесь.

Я подошла ближе: действительно, повесть. Такое себе настенное письмо…

– «Июльский солнечный день стекал в море, и вода, светлея на глазах, превращалась в жидкое золото. Свет уходящего дня, смешиваясь с морской водой, дробился, распадался на дрожащие радужные соты, вода в них уже не была похожа на морскую. Она становилась перламутровой, волшебной, живой…

Сквозь соты виднелись песчаные барханы на морском дне – дышащие, подвижные. Можно было видеть каждую песчинку, – казалось, что они тоже были радужными и светились изнутри, словно в каждой переливалось маленькое солнце, и все эти тысячи тысяч солнц превращали воду в живое, струящееся, золотое…

Холодный ветер подул из-за гор, и в тот же миг вода покрылась рябью, потемнела. Радужные соты исчезли…»

– Выходит, что только писатели здесь и останавливались?

– Нет, – улыбнулась Марта. – Впрочем, я не знаю. Могу сказать, что до вас эту комнату снимали только мужчины.

Мне, конечно же, польстило такое первенство. Разбирая вещи, я ещё несколько раз подходила к стене, – здесь время было другим, менялось, текло в совершенно ином русле и направлении. Мне думалось, что пока я читала повесть, прошло минуты три, а оказалось, что я стою перед стеной уже битый час и не могу оторваться от нехитрого сюжета.

В повести говорилось о моряке, который однажды услышал песню Северного Ветра.

С тех пор моряку стал немил свой дом, хотя там ждала его жена – первая красавица в посёлке. Он возвращался домой, и всё было хорошо до той поры, пока не прилетали холодные ветра из-за гор. Они уносили сон и покой, моряк тосковал, и снова уходил в море… А однажды он не вернулся. И с той поры ветра перестали прилетать в посёлок. Никто не верил, что моряк вернётся – все думали, что он утонул. И лишь его жена знала, что он жив. Потому что… смерти, её и вовсе нет. Перед верой и любовью даже смерть бессильна.

Каждый вечер она перекладывала с места на место вещи мужа, чистила мундштук его трубки, а когда было холодно, растапливала камин – он любил вечерами посидеть у огня, выкурить трубку, – садилась рядом с каким-нибудь рукодельем и рассказывала ему, как прошёл день, будто бы муж действительно сидел рядом.

– А что же будет дальше, – разобравшись с вещами, я спустилась вниз. – Ведь повесть когда-нибудь кончится. Кто-нибудь допишет. И…?

– Не знаю, – Марта отложила в сторону красивую резную трубку – она чистила её белой пушистой тканью, и предложила мне выпить холодного чая с лимоном и мятой. – Красивая рубашка. Ваша. Я всегда выбираю только своивещи. И вы, видимо, тоже?

– Я купила её в вашем городе – на площади. Не могла не купить. Она из тех вещей, о которых вы говорите. Называется трамонтана. Как улица, на которой вы живёте. Не верите? Я могу вам бирочку показать. Кстати, вы не знаете, что такое трамонтана? А трубка эта… та самая?

– Знаю. – Голос Марты звучал приглушённо, словно издалека. – Так называют холодный ветер, прилетающий из-за гор. И ещё я знаю, что он никогда не дует в наших краях. А улица наша называется… ах, ну да… Собираетесь к морю? Хорошего дня.

Вот оно что, ветер… И в повести этой говорится о ветрах. И о моряке. И о его жене.

И трубка на столике, – резная, тёмная. Очень красивая.

Выходит, муж Марты и есть тот самый моряк. И тогда всё становится понятным. Хотя…

Сказано же: не дуют в этих краях трамонтаны.

Я и не заметила, как пришла к морю. Было тихо – полный штиль. Но как только я подняла руку, край рукава вдруг раскрылся – так, словно подул ветер.

Холодный ветер. Откуда-то из-за гор, несмотря на тёплый сентябрьский вечер.