Сразу же после похищения Богдо-гэгена в китайском командовании начались серьёзные распри между наместником Чен И и комендантом столичного гарнизона генералом Го Сунлином. Утром 1 февраля между ними произошёл окончательный разрыв: долго колебавшийся генерал Чу Лицзян принял сторону представителя пекинского правительства. Помирить генералов в окружённой с трек сторон столице Халхи не смог никто.

Тогда Го Сунлин, оскорбившись» сел в автомобиль и под конвоем своих кавалеристов убыл из Урги в Китай по Калганскому тракту. Он самовольно увёл с собой из Монголии всю трёхтысячную китайскую конницу. Пусть и плохую, но всё же кавалерию, которая могла действовать в степи. Помешать её уходу никто не решился, даже самонадеянный Чей И. Он решил отбиться от белогвардейцев и их союзников-монголов одной пехотой, пушками и пулемётами. А там, как думал наместник Халхи, подоспеет помощь из Пекина:

— Республиканский Китай не захочет терять целую провинцию. Неужели Чжан Цзолинь ещё не получил приказа выступить в поход? Вне всякого сомнения получил...

Может быть, так бы и случилось. Но предводитель конного войска, осадившего Ургу, решил не затягивать штурма. Всё по той же причине: время работало против барона и его вконец оголодавших «азиатов».

...Унгеры сидел в своей юрте в окружении ближайших сподвижников, изучая план столицы. Решался важный вопрос: с какой стороны начинать штурмовать город. Вошедший в юрту дежурный по дивизии доложил:

— Из Урги по Калганской дороге вышла кавалерия китайцев и двигается в нашу сторону.

— Много?

— Тыщи три. Впереди дымит автомобиль. Окружён конвоем. Поднимать полки по тревоге?

— Что говорят монгольские лазутчики?

— Они принесли весть, что кавалерийский генерал Го Сунлин окончательно разругался с наместником.

— Значит, верно, что этот генерал со своей кавалерией уходит из Урги в Китай. Приказываю: дивизии в бой с китайской конницей не ввязываться и пропустить её по Калганскому тракту в сторону Маньчжурии.

— А если китайцы нападут на наш стан, что тогда делать?

— Не нападут. Но на всякий случай возьмите дорогу под прицел пулемётов...

Китайскую кавалерию по Калганскому тракту белые пропустили беспрепятственно. За ними в степь был послан усиленный дозор из монгольских всадников: кабы чего не случилось. Такая мера предосторожности излишней никому не казалась: Восток возвёл коварство в ранг несомненного достоинства любого военачальника.

В совещании, которое проходило в унгерновской юрте, участвовали только самые доверенные лица: генерал Борис Резухин, которого прозвали «бледной копией барона», и союзные монгольские князья. Из офицеров — начальник штаба дивизии Ивановский, Джамбалон, командовавший бурятской конницей; полковники Лихачёв и Хоботов (он уже сменил погоны), войсковые старшины Архипов и Тапхаев, подполковник Вольфович, ещё несколько офицеров. Оказавшись в красном плену, барон на допросах дал каждому характеристику, которая начиналась со слова «храбрый»:

— Резухин — человек лично храбрый. Полковник Хоботов — храбрец, дай Бог каждому. Джамбалон поразил своей храбростью не только меня одного...

План нового штурма Урги был прост. Часть сил в пешем строю должна была атаковать позиции противника Па окраине. Удар наносился по Маймачену. Здесь командовал сам Унгерн. Главные же силы Азиатской дивизии в конном строю под командованием генерала Резухина атаковали китайский гарнизон через южные ворота Маймачена. Барон сказал на военном совете:

— У тебя будет почти вся дивизия. Ты должен сделать то, что мне не удалось сделать три месяца назад, — взять Ургу кавалерийским налётом...

Позже Унгерн говорил о Резухине, который стал главной действующей фигурой в победной атаке на столицу Халхи:

— Резухин делал всё, что ему прикажут. Он человек послушный. Если передо мной азиаты трепещут, то его они просто боятся...

Перед штурмом Урги белый генерал пошёл па военную хитрость. В ночь перед приступом он приказал разложить на склонах священной для монголов горы Богдо-ул многочисленные костры. Из этого в столичном гарнизоне решили, что к неприятелю подошло сильное подкрепление. В своих воспоминаниях Паршин писал:

«Эти горящие на большой высоте гигантские костры ярко пламенеют на темном фоне неба, а их красивые, зловещие отблески на снежном покрове священной горы настраивают панически китайских солдат, которые везде и всюду видят демонов и всякую нечисть».

Город затаился, ожидая каждый час начала штурма. Все пятьсот ургинских буддистских храмов безмолвствовали, поскольку китайские власти запретили любые богослужения. Были закрыты лавки и харчевни. Городские улицы поражали своей безлюдностью, хотя в ту ночь никто не спал.

Среди монгольского населения Урги ходили разговоры, «заползая» и в казармы солдат, и в китайские кварталы города:

— Русский князь приносит жертвы духам — хозяевам горы Богдо-ул...

— Солдаты Бога Войны и ламы молятся на горе о том, чтобы всякие беды пришли к оскорбителям Богдо-гэгена...

— Бели князь нападёт на Ургу, то вся Халха будет молиться за его победу...

— Всюду говорят, что бежавший из-под ареста хутухта благословляет на войну с китайцами русского генерала...