— А, это ты Макеев?

Казачий офицер ответил нехотя:

— Я, господин генерал. Уезжал бы от нас подальше, советую тебе. От греха подальше.

— И ты, Макарка-душегуб, против меня! Изменник! Я сейчас тебя проучу, как мятежи устраивать...

Барон привычным жестом замахнулся ташуром на своего теперь уже бывшего подчинённого офицера. Есаул положил руку на открытую кобуру нагана и сдавленным голосом произнёс:

— Ваше превосходительство, если вы сейчас меня ударите, то я за себя не отвечаю.

Среди толпившихся за спиной есаула казаков в темноте клацнуло несколько передёргиваемых винтовочных затворов. Унгерн молча опустил ташур и поехал дальше вдоль дороги. Проехав с полсотни шагов, он узнал в одном из конников полковника Очирова, командира Бурятского полка. Барон гневно крикнул:

— Очиров! Куда ты ведёшь моих бурят?

Полковник дёрнул поводья коня и выехал на несколько шагов перед строем полка. Цин-вану он ответил твёрдым и спокойным голосом:

— Я и мои люди не пойдём в Тибет. Мы хотим идти на восток Халхи и защищать там наши кочевья.

— Полковник Очиров! Я приказываю подчиниться мне! Или...

— Нам нечего делать в Тибете! Иди к Далай-Ламе сам со своим Бурдуковским. Мы тебе больше не служим.

— Азиаты! Солдаты! Если вы пойдёте в Маньчжурию, то по пути будете от голода глодать кости друг друга.

— Ну и пусть! Мы уходим в родные места!

— Родные! Да вас там без меня красные перебьют за одно лето.

Полковник Очиров на этот выкрик не ответил. Угрюмо молчали всадники Бурятского полка. Вскипевший барон, сыпя ругательствами, поскакал дальше вдоль дороги. Через минуту он оказался перед артиллеристами:

— Подпоручик Виноградов! Приказываю вам повернуть батарею обратно в лагерь!

Офицер не ответил. За его спиной казаки-артиллеристы заговорили:

— Попробуй-ка только развернуть нас обратно. Гляди, влепим в твою кобылу снаряд. И не один...

Но Унгерн не слышал этих слов. Он всё ехал и ехал дальше вдоль походного строя первой бригады и то и дело отдавал приказы, которые никто и не думал выполнять:

— Рерих! Владимир Константинович! Я приказываю вам повернуть обоз назад...

— Хорунжий! Командуйте вашей сотне кругом шагом марш!..

— Доктор! Поворачивайте госпиталь и повозки с ранеными.

Развязка происходившей сцены наступила там, где вокруг доктора Рибо сгрудилась кучка офицеров-заговорщиков. Первым вытащил свой кольт начальник дивизионного госпиталя. Кто-то спросил:

— Вы что, доктор, решили лично застрелить барона?

— Нет, я на это не могу решиться. Я врач, а он человек.

— Зачем же вы тогда достали свой кольт?

— Я решил застрелиться, если Унгерн повернёт дивизию назад.

— А мы стреляться не будем. Лучше убить барона, чем оказаться под палками бурдуковцев.

Офицеры-колчаковцы, стоявшие вокруг Рибо, тоже вынуди револьверы. Барон молча проехал мимо них дальше, презрительно улыбаясь. У нескольких заговорщиков, в том числе и у полковника Эвфаритского нервы не выдержали. Они вскочили на коней и погнали их сквозь кусты в лес.

«Белый рыцарь» из Эстляндии, совершенно один, продолжал бесстрашно объезжать молчаливые ряды конных сотен. Он то уговаривал людей, то стращал их всеми карами, то приказывал подчиниться. «Азиаты» находились словно в оцепенении: их сковал страх перед человеком, который ещё вчера был верховным вершителем их судеб.

Наконец офицеры-заговорщики опомнились. Они понимали, что ещё немного, и военные люди автоматически начнут повиноваться воле барона. Но ни один из тех, кто в эти минуты судорожно сжимал оружие, не решался первым разрядить его в одинокого всадника в жёлтом ханском халате, с Георгиевским крестом на груди, величественно восседавшего на белой лошади.

Первым переборол свой страх перед бароном есаул Макеев. Он выпустил в Унгерна всю обойму своего маузера, но не попал, хотя стрелял, по сути дела, в упор. Первый же макеевский выстрел разорвал пелену мистического страха перед демоном степей Монголии: началась беспорядочная пальба. Стреляли десятки людей, и даже пулемётная команда.

Под градом пуль барон вздыбил свою кобылу, и она единым мигом унесла его за спасительный холм, прикрывший беглеца. Через минуту-другую она уже несла своего седока по лесной долине, покрытой серой пеленой предутренних сумерек. Вслед стреляли ещё долго, но больше в страхе, чем от желания поразить удаляющийся светлый силуэт всадника.

Мятеж в Азиатской конной дивизии описан не только непосредственными его участниками, но и белоэмигрантами, которые рассказали ночные события со слов других. Сам же белый барон Унгерн-Штернберг на одном из допросов говорил о событиях мятежной ночи так: