Говорю: не смотри, и закрой

Дверь свою, задыхаясь и тая…

Переломаны крылья России,

Долгой ночью оборван полет,

И духовная анестезия

Головы нам поднять не дает.

Обезлюдели долы и веси,

Как же мало трудов и молитв!

И какая судьба перевесит,

Переможет и переболит…

Истлел мой дом, и растворило время

Крыльцо, наличник и мои следы.

Недолго мне до бегства, до беды,

Последний шаг, и я уйду за теми,

Кто не оставил в этой почве семя,

Чей образ растворился, словно дым.

И в старой бочке, в зеркале воды

Моё лицо остынет в день осенний.

С кем встретятся теперь мои грачи,

Когда весной вернутся с края света,

Кому о новой жизни прокричат?

Пускай мой стих, как чёрствый хлеб, горчит,

Но будет мироздание согрето

Дыханием пробившихся грачат!

Я проживу, наверное, до ста,

И мокрая уляжется верста,

Которая от дома до погоста.

И будет гроб сколочен не по росту,

А как позволит столяру верстак,

Из обрезной доски – легко и просто.

И я уйду, как раньше молода,

Туда, где обожженная звезда

Мне путь покажет к тайному пределу,

Туда, где одинаково юны

Отец и дед, вернувшийся с войны,

И мама – девочка, в своей рубашке белой.

Мы будем пить из кринок молоко

Холодное, как будто из подпола,

А за окошком мяч для волейбола

Мальчишки зафутболят далеко…

И позовут меня девчонки в школу –

За три версты, и мы дойдем легко.

Наверное, таким и будет рай.

За что он мне? Смотри и обмирай

От страха, что исчезнет это чудо.

А то, что изломало, извело,

Сидит в аду, и в спину дышит зло,

И терпеливо ждет меня покуда.

Собравшись быстро и незнамо как,

Она ушла совсем не при параде:

Кроссовки, джинсы, старенький рюкзак…

В нём только нет отброшенной тетради.

Я вслед смотрю: попутный грузовик –

Водила соблазнён ценою сходной,

Вот поезд дикий, как ни назови,

Вот Ольга спотыкается на сходнях…

Колесный пароходик по реке

Пробьётся сквозь туманы утром ранним.

Она сойдет на берег в городке,

Забытом даже северным сияньем.

Ее друзья, Наташа и Андрей,

Кудлатый пёс, беременная кошка –

Все будут рады, встретят у дверей,

И лишь сынок попятится сторожко.

Зато морошки плошка на столе,

Зато до треска топленая баня…

И два по сто, и все навеселе,

И боль её отступится и канет.

Не страшно ль ей на этом берегу,

Когда вокруг – чужие домочадцы?

Я только вслед рукой махнуть могу,

И ждать вестей, а вдруг они случатся!

Привет, мой автор! Тошно одному?

Я сорвалась, губу порвав блесною.

И как мне дальше жить, пока не знаю,

В чужом, хотя и дружеском дому.

Я доплыла или дошла по дну,

Отвыкшая от вольного полёта,

И – как там говорится у поэта?
–

Не чую под подошвами страну.

Ты не смотри тяжелым взглядом вслед,

Я создана тебе ли на потеху?

И если ты поймал на время птаху –

Держать её в неволе права нет!

Ей сладок даже гибельный полёт,

Она не дышит, если не поёт.