Когда стало заходить второе солнце, её повели через мост в Храм на другой стороне пропасти и ждали восхода малого солнца и появления Света в Храме.

Я глядел на людей, ожидавших рождения младенца в Храме, и не мог понять, почему они стали так молчаливы, сосредоточены и задумчивы, словно ожидали свыше что-то великое?

"Молятся о том, кто родится к ним на землю", — сказал Старец.

Всё время я слышал какое-то далёкое пение, такое красивое, растворяющее душу и сердце, что я заплакал…

Когда же на лбу исполинской статуи-Храма необычайным и ярким Светом засияла звезда, тогда белые люди громко возгласили песню тому младенцу, что родился, и матери его. И вынесли мать и младенца из Храма высоко на руках. С великим торжеством и радостью поили мать соком живых плодов.

Какие мудрые люди, и как прекрасны их священные праздники! Сколько согласия и любви между ними, сколько взаимного почтения!

Мне казалось, они молятся друг другу, словно почитают других за святых. Они, как птицы священные, любили друг друга и жили, как одна родная семья.

Старец сказал, что нам надо посетить последний праздник, а там — отправляться снова в путь.

Наконец сподобился я увидеть и третий праздник.

Пришли на гору белые люди, и радостны и торжественны были их лица. Все взоры и всё внимание их было обращено на одного человека, бывшего среди них. Ему кланялись, его целовали, радостно напутствовали, словно куда-то провожая.

Я не мог понять смысл предстоящего торжества и спросил Старца моего: "Отец, какой праздник у этих людей?" Старец ответил: "Праздник Погребения… Одного из них провожают за ту границу, которая у вас называется смертью".

Я не видел мертвеца и недоумевал, почему же они не плачут — а радуются? И где покойник?

Старец указал на того живого человека, которого приветствовали, кому воспевали честь и славу… Меня это очень удивило, но Старец бросил на меня свой добрый взор и добавил: "Люди эти умирают не так, как у вас. Они живут, сколько им нужно, и умирают, когда им нужно. Смерть для них — не страх, горе и страдание, как у вас, — а радость и жизнь бесконечная. Белые люди не знают разлуки навсегда с теми, кого они провожают".

Я смотрел на праздник белых людей и на то, как они приготовляли человека к смерти или, вернее, как праздновали его отход в жизнь иную.

Человек, которого торжественно провожали, был лицом несколько иной, чем окружавшие. Его лицо было не таким розовым и светлым, а бледным, как белый мрамор. Такими же были и руки. Только глаза его и огромный глаз в короне сверкали, как алмазы.

Старец мне молвил: "Человек тот давно уже готовился к уходу в иную землю и не ел плодов деревьев живых, коими питаются другие".

Приготовленный к погребению был очень лёгок, как пуховый… Его омыли в каких-то соках трав, потом смазали руки и тело, и длинные волосы его, как пух, расчесали. Он сидел и ласково, и блаженно смотрел на подходящих к нему. Его целовали в лоб, кланялись ему с великим благочестием, благодарили Жизнь в нём и в себе, восхваляли пути Божий, данные человеку.

Потом Старейшины взяли приготовленного к погребению, положили его на тонкий плат, ибо человек тот был совсем лёгким, и понесли в первый Храм. В первый Храм могли входить только врачующиеся, рождающиеся и оставляющие эту жизнь. Кроме них, в Храме находились ещё двое Старейшин — слуг Святыни.

Старец сказал, что нам можно последовать за ними, ибо мы гости, люди не этой земли и жизни, и пришли издалека. И мы вошли в первый Храм, провожая того, кого несли на плате.

Старец сказал мне, чтобы я никому не говорил о том, что видел внутри этого Храма…

Выйдя из первого Храма, мы очутились на мосту.

Мост тот был крытым, стены его и потолок сплетены, как ковёр, из шёлковых разноцветных нитей, и был он неописуемо красив. Но под ногами я увидел пропасть, от которой у меня закружилась голова… Настила тот мост не имел. Идти приходилось по шнурам и верёвкам, с трудом и страхом, созерцая пропасть, в которую можно упасть при первом же неверном шаге.

Мост, действительно, был "живым". Стены его золотились, как тот сияющий проход, через который я некогда покинул страшный подвал.

Два человека легко и тихо несли на плате погребаемого. Тот уснул.

Мы вошли в Храм, где к женской половине статуи был прижат младенец. В этом Храме Рождения положили уснувшего, и Старейшины, совершив над ним священный обряд, оставили его одного, вышли и направились к третьему Храму, стоявшему на высокой вершине.

Третий Храм тоже был исполинской статуей, но образ её был похож на людей земли, а не на белоснежных и птицеподобных. Исполинская статуя человека стояла, простёрши вперёд руки, соединённые открытыми к небу ладонями. Ладони эти были так велики, что в них мог поместиться человек. Глаза статуи Храма Погребения были закрыты, но на лбу её было нечто выпуклое, подобное огромному глазу.