Стихотворения
вернуться

Гюго Виктор
Шрифт:

27 июля

"А! Это — дикий бред! Не примиримся, нет! "

А! Это — дикий бред! Не примиримся, нет! Встань, с яростью в душе, с мечом в руке, средь бед, О Франция! Хватай дреколья, камни, вилы, Скликай сынов, полна решимости и силы! О Франция, тобой отвергнут был Мандрен, — Теперь Аттилу бог послал тебе взамен. Покончить пожелав с народом благородным, В ком род людской явил свой пламенный восход нам, Опять, как искони, орудьем рок берет Чудовищ и зверей невиданных пород О Франция моя, ты ль покоришься? Ты ли Согнешься? Никогда! Конечно, заслужили Мы участь горькую — врагу попасться в пасть! Но горше будет нам, коль скажут: «Мнили пасть, Как некогда Мемфис, Солим, Афины, Троя, — В громах и молниях эпического боя! И — чувствуют себя среди могильной тьмы Немыми жертвами насилия, чумы, Разбоя, голода, — бессмысленны и тупы!» Мы ждали грозных львов, а оказались — трупы!

"О, что за жуть! Народ — палач народа-брата! "

О, что за жуть! Народ — палач народа-брата! А нашего родства издревле узы святы! Из чрева одного мы вышли, и слита Ты с Галлией была в давнишние лета, Германия! Деля и радости и беды, Как братья мы росли — и в том была победа. Росли мы дружною, счастливою четой, И Каин Авеля не донимал враждой. Велик был наш народ, и Тацит не впустую Сказал о нас и вас, германцы, повествуя: «Они горды. У них лишь женщина скорбит, Мужчина ж — учится не забывать обид». Чуть Рим орлов своих вносил в наш край, бывало, Клич вендов боевой подхватывали галлы, И консул погибал, сражен ударом в тыл, И к Ирменсулу Тевт на помощь приходил. Опору верную в столетьях пронесли мы — Удар меча и взмах крыла неукротимый. Пред алтарем одним, во глубине лесов, Распластывались ниц, услыша тайный зов, Бретонцы нантские и кельнские тевтоны. Когда сквозь мрак неслась валькирия смятенно, Одну и ту ж звезду, что на ее груди, Наш Бренн и Герман ваш видали впереди. Высокомерье сбавь, германец, и взгляни-ка На дальний небосвод! Покуда в галла дико Ты всаживаешь нож, победой опьянен, Покуда топчешь ты и право и закон, Венчаясь лаврами отпетого бандита, — Там наши пращуры посмертной дружбой слиты.

ПОСЛАНИЕ ГРАНТА

Как! Провозвестница невиданной весны, Ты, кем Франклин, и Пени, и Фультон рождены, Страна, где воссиял свободы свет когда-то, Приветствия шлешь тьме? С бесстыдством ренегата Благословляешь ты немецкую картечь И в ризы белые пытаешься облечь Чернейшие дела, отступница свободы! Зачем же некогда фрегат французский воды Атлантики рассек и храбрый Лафайет На помощь поспешил к повстанцам в Новый Свет? Ты, факел погасив, во тьме провозгласила: «Кулак — вот божество! Всего превыше — сила! Мы отменяем всю историю земли. Растоптанный прогресс пусть корчится в пыли! Мы перл создания: народом-эгоистом Нам подобает быть. Меж чистым и нечистым Нет грани никакой, и кто силен, тот прав, Свободу, долг, закон и истину поправ. Пусть, прусским кованым примята сапожищем, Стенает Франция над горьким пепелищем. Все выбросить пора: Вольтера и Христа… Пусть правит солдафон ударами хлыста!» О ты, чей эшафот своей зловещей тенью Затмил Америку, обрек ее крушенью, Джон Браун, мученик, веревку палача Сорви с себя, воспрянь и отхлещи сплеча Того, кто, сея зло измен и преступлений, Навеки заклеймен проклятьем поколений! Да! Франция пришла Америку спасти: Свой обнажила меч и вольность обрести Ей братски помогла в суровую годину. Америка же ей кинжал вонзила в спину! Допустим, что дикарь, издав победный клич, Скальпировал врага, подбитого как дичь, И, человечины дымящейся отведав, Пред прусским королем, главой всех людоедов, Простерся ниц; его я оправдать готов: У них один закон — закон глухих лесов. Когда же человек, в котором воплощенье Мы видим истинно гуманного правленья, Который озарен сиянием лучей Америки — страны прославленной своей, На брюхе ползает пред скипетром державным, Пятная Новый Свет деянием бесславным; Великий свой народ постыдно предает И Франции в лицо бессовестно плюет; Когда он делает народ свой сопричастным Победам мерзостным и торжествам ужасным; Когда — убийцам друг и честным людям враг — Он втаптывает в грязь свободы гордый флаг; Когда Америку он делает блудницей; Когда она, склонясь пред гнусной колесницей, Целует сапоги злодея-короля, — То содрогается от ужаса земля! Встревожены в гробах борцов великих тени: Костюшко гонит рой чудовищных видений; Волнуется Спартак, и стонет Джефферсон; Линкольн сегодня вновь злодейски умерщвлен! Америка! К твоей я совести взываю! Я тяжко оскорблен. Я плачу, я рыдаю… Я слишком горячо любил тебя всегда. Светила миру ты, как юная звезда, — Нет, не одна звезда, а целое созвездье! Поруган звездный флаг! Он требует возмездья! Когда-то Вашингтон пустил коня в галоп, И где он проскакал, там искр блестящих сноп Взметнулся до небес; на знамя искры пали, И вот — тринадцать звезд над миром засверкали! Теперь, увы, их свет почти совсем померк… Проклятье же тому, кто вероломно вверг Народ Америки в пучину дел позорных И знамя превратил в созвездье пятен черных!

ПУШКЕ «ВИКТОР ГЮГО»

Внимай. Придет пора — твое услышу слово. Орудие! Гроза! Боев герой суровый! Дракон неистовый, чей раскаленный рот Однажды пламенем и грохотом рванет! Громада грузная, отлитая из молний, — Слепую смерть пошли и строгий долг исполни: Мой город охрани. Вот мой завет тебе! В братоубийственной безмолвствуя борьбе, С родного рубежа — рычи! Вчера из горна Ты вышло, гордое, сверкая непокорно. «Красавец!» — женщины тебе шептали вслед. Тевтоны под стеной. Из блеска их побед Ползет позор. Париж, великий брат свободы, Князьям грозит призвать в свидетели народы. Нам предстоит борьба. Приди, мой сын! Припав Друг к другу, мы с тобой в один сольемся сплав, Мы обменяемся с тобою, мститель черный: Мне в сердце бронзу дай, влей в медь мой дух упорный! Он близок — день: с валов твоя раздастся речь. В зарядном ящике уже лежит картечь. Гремя по мостовой за восьмерной упряжкой, Меж радостной толпы, ты повлечешься тяжко Среди разрушенных домишек бедноты — Занять почетный пост, где высятся форты, Где, саблю сжав, Париж встречает натиск вражий. Там непреклонно стой на неусыпной страже! И так как я всегда, насколько было сил, Прощал, и снисходил, и кротостью лечил; И между буйных толп, — бродя ль в изгнанье сиро, На форум ли придя, — я сеял зерна мира Под вечный спор людской, средь гула и тревог; И цель великую, что дал нам кроткий бог, Я всем указывал, смеясь или печалясь; И мне, мечтателю, кто ведал скорбь, казались Единство — библией, евангельем — любовь, — Ты, страшный тезка мой, лей беспощадно кровь! Ведь перед ликом зла любовь должна стать злобой: Не может светлый дух склониться пред утробой, Не может Франция стать варварству рабой; Величье родины — вот идеал святой! Теперь он стал, наш долг, столь ясным и великим — Быть непреклонными пред ураганом диким И охранить Париж — и всю Европу с ним — Своею твердостью и мужеством своим! Ведь если Пруссия избегнет должной кары, На все прекрасное падут ее удары: На братство, равенство, надежду и прогресс; Кто Францию громит, тот гонит свет с небес И тигру отдает народ на растерзанье! И надо возвести, во тьме заслышав ржанье Аттилиных коней, несущих смерть и плен, Вокруг души — кольцо несокрушимых стен! Так Рим, чтоб мир спасти, стоящий под ударом, Быть должен божеством, Париж — титаном ярым! Вот почему, строфой лазурной рождены И лирой встречены, орудия должны Направить на врага зияющие глотки; Вот почему поэт, задумчивый и кроткий, Творить зловещее из блеска принужден; Пред злобой королей, лакеев бездны, он, Желая мир спасти от наступленья ада, Узнал, что не мечтать сейчас, а драться надо, Сказал: борись, рази, разбей, громи, гори! — И создал молнию из трепета зари!

ФОРТЫ

Как свора верных псов, наш город сторожат Могучие форты: ведь мог же гнусный гад Порою доползать до самых стен Парижа! Хитер опасный враг; его орда все ближе. Их девятнадцать здесь, на кручах, на холмах; Тревожно ждут они, врагу внушая страх, И, чтоб не удались коварные затеи, Всю ночь вытягивая бронзовые шеи, Бессонно стерегут людей, объятых сном, И в легких бронзовых клокочет смертный гром. По временам холмы внезапно в тьму густую Бросают молнии — одну, потом другую. И снова ночь, — но вот почуяли они Угрозу в тишине, в покое — западни. Напрасно кружит враг, — он лишь теряет время; Они же — бдительны и сдержат вражье племя Орудий, рыщущих вдали, сквозь плотный мрак. Париж — могильный склеп, темница, бивуак, Средь мира темного безмерно одинокий, Стоит, как часовой, покуда сон глубокий Его не свалит с ног. Покой объемлет всех — Мужчин, детей и жен. Стихают плач и смех, Стихают площади, мосты, колеса, топот И сотни сотен крыш, откуда сонный шепот Исходит — голоса надежды, что твердит О вере, голода, который говорит О смерти. Смолкло все. О, сны! О, души спящих! Тишь, забытье… Но их не усыпить, грозящих. И вот внезапно ты очнулся… Страх и дрожь… Прислушался едва дыша — и узнаешь Густой, глубокий гул, как будто стонут горы; Селенья вздрогнули, внимает мрачный город, И вот на первый гром ответствует второй — Безжалостный в своей угрюмости, глухой, И новые во тьме раскаты возникают, И громы тяжкие друг друга окликают. Форты! В густых зыбях полночной темноты Отчетливы для них зловещие черты: Они заметили орудий очертанья, Заметили в лесу, чье мертвое молчанье Нарушил птиц ночных встревоженный полет, Передвижение чужих полков и рот, Огни в кустарниках — как волчьи злые очи… Вы славно лаете, форты, во мраке ночи!

20 ноября 1870

ФРАНЦИИ

Кто за тебя? Никто! Все в сговоре! Гладстон Спасибо говорит твоим убийцам. Он Не одинок — есть Грант и Банкрофт есть, которым Привычно поносить, клеймить тебя позором. Один — трибун, другой — солдат; а там — судья, Там — поп: на севере, на юге; и твоя Кровь растекается, и, на кресте распятой, Тебе плюют в лицо. Но в чем ты виновата Перед народами? Рыдавшим в мире зла, Слова Надежды ты всем нациям несла: То — Мир и Радость. Ты взывала благородно: «Цвети, Америка! Будь, Греция, свободной! Италия! Ей вновь великой стать пора. Я этого хочу». Ты отдала, щедра, Той — золото, той — кровь; для всех была ты светом, Прав человеческих защитницею; в этом Ты видела свой долг пред каждою страной, Как с водопоя бык бредет к себе домой, Так люди собрались под кровлею одною, Тобою слитые, великой их сестрою, Твоей заботою, твоей борьбой за них. Ах, знак их низости — неблагодарность их! Да что там! Слышен смех — довольна их орава, Что горе у тебя, что на ущербе слава И ты, обнажена, под молотом невзгод И кровью залита, взошла на эшафот. Французов им не жаль — сынов, которым надо Краснеть за мать свою. У палачей досада, Что ты не умерла, что быть тебе живой. Склонила в темноте ты лик лучистый свой. Ночной орел твою расклевывает печень И, побежденную, тебя прикончит, встречен Восторгом королей — убийц с больших дорог, — Европы, мира… Ах, когда б я только мог Не быть французом, чтоб во дни мученья злого Я, Франция, тебя мог предпочесть и снова Провозгласить, что ты, чья бурно льется кровь, Мой край, мой гордый лавр и вся моя любовь.

НАШИ МЕРТВЫЕ

Простерты на земле безгласной и суровой, Они лежат в крови запекшейся, багровой. Живот распоротый им вороны клюют. Огонь сражения, чудовищен и лют, Обуглил их — прямых, давно окоченевших И черных среди трав, завянуть не успевших. Снег белым саваном облепит всех зимой Вот череп — как валун, холодный и слепой. Рука сраженного — она еще готова Зажатой шпагою пронзить кого-то снова. За ночью ночь они, без речи и без глаз, Оцепенелые, валяются сейчас. И столько ран на них и рваных сухожилий, Как будто лошади их рысью волочили. Переползают их червяк и муравей. Тела в земную твердь врастают — вглубь морей Так погружается корабль, терпя крушенье. Над бледными костьми и сумрак и гниенье, Как Иезекииль изрек о мертвецах. Они лежат везде — то в сабельных рубцах, То в ранах ядерных, то в штыковых, багряных. Над крошевом их тел в увечиях и ранах — И моросящий дождь и ветер ледяной. Завидую тому, кто пал за край родной!

1-е ЯНВАРЯ

О внуки, скажут вам, что дедушка когда-то Вас обожал, что он был долгу верен свято, Знал мало радостей и много горьких бед, Что были вы детьми, когда был стар ваш дед; Что он, добряк, не знал слов гнева и угрозы, Что он покинул вас, лишь распустились розы, И умер в дни весны беззлобным стариком, Что в трудный, черный год, под вражеским огнем, Через ночной Париж, где громыхали пушки, Он пробирался к вам и нес с собой игрушки — Паяцев, куколок, в корзинку уложив. Вздохните же о нем в тени могильных ив…