– Чему ты улыбаешься, римлянин? – Куид Мад Магройд грозно насупился. – Может, мне велеть вырвать тебе все зубы?

– Завидую тебе, притен! – скорбно поджал губы пленник. – Удача и милость богов, похоже, сегодня на твоей стороне.

– И теперь всегда будут на моей! – довольно захохотал вождь. – Запомни это, римлянин! Жаль, что ты не пришел ко мне сам. Ух, как бы мы с тобою сразились!

Тень плотного облака заслонила солнце. Юний обернулся и посмотрел за борт – сколько хватало глаз, громоздились вокруг кораблей блестящие свинцово-желтые волны, а где-то далеко впереди поднимались из голубоватой дымки черные скалы.

Рысь быстро собрался с духом – предстояло убедить притенов, что он сейчас не опасен. Немного выждав, Юний бросился на колени и, размазывая по лицу слюни, принялся слезно упрашивать Мада Магройда отпустить его восвояси за большой выкуп.

– Я дам тебе шестьсот, нет, тысячу сестерциев! – валяясь в ногах у притена, причитал пленник. – Тысяча сестерциев! Поверь, это большие деньги.

– Мне не нужны твои деньги, пес! – гнусно осклабился разбойничий вождь. – Да, я подумывал было сейчас дать тебе умереть почетной смертью в бою с нашими юношами, но теперь… Нет, только глубокая шахта убережет тебя от позора! Уберите эту собаку! – Он кивнул воинам, и те с усмешками и оскорблениями поспешили исполнить приказ.

– Да-а, – глядя вслед Юнию, задумчиво произнес Мад Магройд. – Когда-то он был великим воином, но теперь его дух иссяк! Впрочем, так бывает со всеми римскими псами. Гертсаг! Вели убирать парус, мы уже слишком близко подошли к скалам.

Качка вдруг сменилась штилем, утих ветер, и лежащие в трюме пленники догадались, что их путешествие подошло к концу. И в самом деле, все курахи притенов, один за другим, вошли в укромную бухту и причалили к берегу.

– Эй, вылезайте! – Один из воинов, взглянув на пленников, щелкнул бичом. – Да пошевеливайтесь, не хватало еще из-за вас опоздать на праздник.

Измученные злодейкой судьбою женщины и дети, пошатываясь, выходили на берег по узким сходням. Кто-то тяжело вздыхал, кто-то плакал, а кое-кто, наоборот, посматривал вокруг с надеждой и любопытством. Притены вовсе не были таким уж чуждым для бриттов народом, даже говорили на одном языке, да и рабство в семьях притенов было не очень-то обременительным. Естественно, это не касалось тех рабов, которые предназначались для работы в шахтах.

На берегу суда встречала празднично разодетая толпа – примерно около сотни человек, для здешних мест порядочное многолюдство. В толпе выделялись девушки в длинных ярко-зеленых туниках и жрецы-друиды в голубых и белых одеждах. Кто-то приветственно кричал, кто-то махал руками, и все с любопытством глядели на пленников. Сразу за пристанью виднелась большая площадь, за ней – несколько беленых овальных хижин, крытых соломой. Некоторые из них были вообще без дверей, и сквозь дверные проемы виднелась скудная обстановка – лавки, циновки и прочее. Имелись и дома побогаче – побольше и попросторней других, огороженные невысокой оградой, за которой располагались хозяйственные постройки и огороды. Чуть выше, в горах, на верхнем пастбище паслось стадо коров, а еще выше росли сосны и ели. Рысь внимательно осматривал селение – несколько десятков хижин, – стараясь угадать, где же притены держат своих пленниц. Наверное, в семьях. Но это касается простых девушек, а тут все ж таки дочка наместника, да еще предназначенная стать почетной жертвой, – такая должна содержаться отдельно и под особым присмотром. Интересно, есть здесь тюрьма или что-нибудь подобное? Вряд ли.

Пленников даже не покормили, а сразу загнали в какой-то сарай, откуда начали выводить уже по очереди, одного за другим. Многие женщины, встретившись со своими малолетними детьми, которых везли на других курахах, уже больше не плакали, а даже заулыбались. В конце концов, все они были живы, а если мать с дитем попадут в разные семьи – нестрашно, селенье-то не очень большое. Первым вывели женщин и девушек, затем детей, ну а потом настала очередь и для Юния с Гетой.

– Римлянин и его слуга-бригант, – указав на обоих, громко пояснил высокий молодой воин. Седобородые старики и друиды в белых одеждах, сидевшие на лавке под высоким деревом, важно кивнули:

– Этих в шахту. Надсмотрщики жаловались, что там давно некому работать!

– Этих бы надсмотрщиков да самих заставить крошить руду, – неожиданно предложил стоявший у самого дерева коротко стриженный парень с наглым, но вполне симпатичным лицом, одетый в длинную голубую тунику. – Зажирели там все. А у некоторых, между прочим, нет даже слуги. Я бы взял вон того. – Он кивнул на Гету.

– Помолчи, Ферадах, – недовольно обернулся один из дедов. – Ты еще слишком молод, чтобы иметь слугу.

– Я молод? – Парень нахально скрестил на груди руки. – Да мои песни распевают во всех прибрежных селениях, мало того, они дошли и до Айлеха за морем!

– Мад Магройд сказал – этих двоих отправить в шахту, – как-то виновато пояснил воин.

– Ах, Мад Магройд сказал, надо же? – взвился Ферадах. – У него, небось, полно слуг, а я, надежда олламов, увы, вынужден прозябать в бедности. Может, мне стоит пропеть Маду Магройду песнь поношения? Или немного поголодать против него? А?

– Уймись, уймись, Ферадах! – поднялся с лавки высокий тощий друид со злым надменным лицом и крючковатым носом. – Прошу тебя, ради Морриган и Дон, уймись. Пока прошу… – крючконосый зловеще прищурился.

Воспользовавшись происходящим, Рысь пихнул Гету плечом и шепотом посоветовал напроситься в слуги «к тому молодому хлюсту».

– Ты понравился мне, господин! – тут же возопил мальчик. – Я слыхал твои песни, поистине, они чудесны!

– Вот видите?! – приосанился Ферадах. – Он и сам просится.