Няня оставляла свою лейку и с вязаньем в руках садилась у ног барыни, явно желая посудачить. Оживший было темп, связанный с игривым воспоминанием о муже («Он был славный франт»), снова оттягивался и к повторению «Привычка свыше» становился совсем медленным. На словах «корсет, альбом» Ларина, перелистывая страницы книги, как бы молодеет, и живой темп снова ненадолго возобновляется. Затем, вспомнив, что она уже постарела, Ларина впадает в разочарованное и полудремотное состояние.

Очень медленно (технически несовершенно, но в общем достаточно впечатляюще) блекло и яркое в начале действия солнце.

«Болят мои скоры ноженьки» запевалось очень далеко, медленно приближалось и так же медленно доходило до сознания задремавшей Няни и полудремавшей Лариной.

С приходом крестьян на балконе появлялись и дочери Лариной. Татьяна застывала у первой же колонны, Ольга присаживалась на мягком табурете между двух других у самого спуска в сад. Сюда Ларина придвигала кресло и здесь вела сцену с крестьянами.

Татьяна с книгой в руках садилась на место матери, а на словах «Как я люблю под звуки» Ольга, крадучись, заходила сзади и пела свою арию, садясь под конец на подлокотник кресла.

Исполнение Ольги по интонациям переходило от шаловливой иронии к менторскому тону, но было проникнуто большой теплотой и любовью к сестре.

На аккорде второго анданте четвертой сцены Татьяна роняла книгу. И это вызывало беспокойство Няни, на которое немедленно реагировала Ларина, отсылая крестьян.

<Стр. 660>

В словах Татьяны о героях романов звучало не сострадание, а восторг перед величием и красотой их переживаний, зависть к ним.

При появлении гостей ремарка Чайковского о большом волнении толковалась не внешне, а внутренне: женщины себя оглядывали, поправляли платья, но этим выражалось их внутреннее волнение, никакой обычной в этом месте суматохи на сцене не было. Оркестр выражал не тревогу, а звенящую радость, взволнованное приветствие. Ларина садилась в кресло, Ольга делала шаг по направлению к гостям, но, вспомнив правила приличия, спохватывалась и, по примеру Татьяны, становилась возле кресла матери по другую сторону.

После ухода Лариной Ольга перехватывала Няню и свои реплики из квартета нашептывала ей. Это подчеркивало одиночество Татьяны, наполовину спрятавшейся за колонной. Последнее замечал Онегин и, спустившись в сад, направлялся к Татьяне. После некоторого колебания, беспомощно оглянувшись и видя себя вынужденной быть гостеприимной, Татьяна направлялась навстречу Онегину. Тем временем Ольга подкрадывалась к Ленскому и сзади ударяла его цветком. Между ними начиналась сцена, которая заканчивалась уходом в сад.

Как бы избегая встречи с ними, Онегин приводил Татьяну на террасу к фразе «Но не всегда сидеть нам можно с книгой». Татьяна поднимает на него восторженный взор. «Мечтаю иногда я»... Он должен понять, о чем она мечтает.

Свое ариозо Ленский начинает не без смущения и только постепенно смелеет. Когда его тон становится очень горячим, головы влюбленных склоняются друг к другу. К концу арии Ленский припадает к Ольгиной руке. Не без умиления смотрит на них Ларина. Ей бы не хотелось нарушить их идиллию, но тут подворачивается Няня, и она через плечо, как бы нехотя, бросает: «А, вот и вы!»

Онегин свою фразу «Мой дядя» говорит без прежнего апломба: мечтательная натура Татьяны, чистота ее облика как бы смягчили его браваду. Прежних менторских интонаций, сознания своего превосходства в нем стало меньше.

Никаких оркестровых взрывов, сценической острой динамики во всей сцене нет: все окутано дымкой смутной

<Стр. 661>

мечты Татьяны. Ее партия здесь не особенно значительна, но над всей сценой царит ее дух, который когда-то приводил Чайковского к мысли назвать свою оперу «Татьяна Ларина».

Таков был замысел первой картины. Несколько идеализированный в своей простоте, облагороженный быт эпохи — таков был музыкально-постановочный фон опоэтизированных гением Пушкина и Чайковского событий. Видимо, слишком тонко было все это для оперного театра и потому на репетициях под рояль в Малом зале ощущалось несравненно ярче. Там явно достигалась та скромность спектакля, о которой говорил Чайковский, когда боялся отдать свои лирические сцены на площадку какого-нибудь большого казенного театра.

Спальня Татьяны представляла комнату с большим окном и дверью на балкон, выходивший в сад. Розовые обои, скромная меблировка, рядом с окном кушетка красного дерева с двумя подголовниками («рекамье») без спинки, сбоку столик и перед ним банкетка.

При поднятии занавеса Татьяна уже у постели. Няня собирает вязанье, как бы только что закончив рассказ. Татьяна вытягивается на постели. Няня ее укрывает и собирается уйти.

Как только начинается анданте джусто, Татьяна садится на постели.