В Дрездене Каролину встретили чуть ли не как национальную героиню. Одни видели в ней вторую Клаудиу Потоцкую, ангела доброты, ниспосланного для утешения и поддержки изгнанных с родины соотечественников. Во время восстания графиня Потоцкая стала сестрой милосердия, а после в Дрездене ею был основан комитет помощи польским эмигрантам. Другие сравнивали Собаньскую с не менее знаменитой Эмилией Платер — отважной кавалерист-девицей, воспетой Мицкевичем.

Всего несколько недель пробыла Каролина в Дрездене. За это время успела войти в среду эмигрантов. Она стала посещать их собрания, и вскоре её стали принимать за свою. С поразительным цинизмом говорила она о том, что исключительно ради намеченной цели общалась с поляками, внушавшими ей отвращение. Ей удалось приблизить тех, нагло повествовала она, общение с которыми вызывало у неё омерзение. Наиболее ценным знакомым стал Исидор Красинский, в прошлом командир уланского гвардейского полка, а затем глава польского комитета в Дрездене, тесно связанный с князем Чарторыйским, одним из лидеров эмиграции. Этот Красинский, по её словам, хотя и красавец, был ограниченным и честолюбивым. Ей ничего не стоило войти к нему в доверие. “Я узнала заговоры, которые замышлялись, — признавалась она, — тесную связь, поддерживавшуюся с Россией, макиавеллистическую систему, которую хотели проводить”. Ей открыли “мир ужасов”, она увидела, “сколь связи, которые были пущены в ход, могли оказаться мрачными”.

Собаньская послала Витту несколько сообщений, которые “помогли ему делать важные разоблачения”. Витт докладывал о полученных им ценных агентурных сведениях наместнику и использовал их в своих донесениях в Петербург.

На совести Собаньской не одна человеческая жизнь. В том числе провал партизанской экспедиции полковника Заливского и гибель многих её участников; раскрытие подпольной сети патриотов в Кракове и Галиции; захват эмиссаров, перебрасываемых в Польшу для организации партизанских отрядов.

Казалось, услуги, оказанные Собаньской, должны были быть щедро оплачены. Ни прозорливый Витт, ни она сама не могли предугадать, а тем более знать, как будут реагировать в Петербурге, когда узнают о похождениях Собаньской. Ведь ни одна душа, кроме двух лиц, не догадывалась о подлинных целях её метаморфозы и пребывания в Дрездене.

Между тем известие о превращении Собаньской произвело весьма неблагоприятное впечатление, пало тенью на Витта, вызвав недовольство в высших сферах.

Всем казалось, что опала Витта близка. Недруги генерала злорадствовали, подливая масло в огонь. Старый ловелас совсем-де подпал под башмак своей содержанки, во вред отечеству исполняет каждую её прихоть, танцует под дудку этой обольстительницы, возомнившей себя новоявленной Юдифью, спасающей соотечественников».

Пока Каролина находилась в Дрездене, следуя, как сама она определила свою миссию, «по извилистым и темным тропинкам, образованным духом зла», между Варшавой и Петербургом шла по поводу неё переписка. Частью её мы располагаем, она проливает свет на те интриги, которые вели между собой царские клевреты. Началось все с того, что наместник И.Ф. Паскевич предложил царю назначить Витта вице-председателем временного правительства в Польше.

Казалось, что все устроилось, но император Николай неожиданно для наместника ответил резким отказом: «Назначить Витта председателем никак не могу, ибо, женившись на Собаньской, он поставил себя в самое невыгодное положение, и я долго оставить его в Варшаве никак не могу. Она самая большая и ловкая интриганка и полька, которая под личиной любезности и ловкости всякого уловит в свои сети, а Витта будет за нос водить в смысле видов своей родни. И выйдет противное порядку и цели, которую иметь мы должны, — т. е. уничтожение происков и протекции».

Паскевич успокаивал императора Николая, что «явный» брак де Витта с Собаньской не состоится, так как слух о смерти графини де Витт оказался ложным, и они остаются теперь в прежнем положении, то есть что они тайно обвенчаны. Главное же, чем наместник Польши утешал монарха, было то, что он сообщал ему о полезной деятельности пресловутой польки. «Преданность её законному правительству не подлежит сомнению; она дала в сем отношении много залогов»… «Напротив того, родственные связи госпожи Собаньской с поляками по сие время были весьма полезны. Наблюдения её, известия, которые она доставляет графу Витту, и даже самый пример целого польского семейства, совершенно законному правительству преданного, имеют здесь видное влияние». Веским аргументом был довод насчет преданности её семьи. Не один год верой и правдой служили престолу её отец и братья.

Враждебная Собаньской информация упорно продолжалась. Вот что писал 19 октября 1832 года управляющий III Отделением А.Н. Мордвинов шефу жандармов Бенкендорфу: «…Но частные известия из Варшавы поистине отвратительны. Поляки и польки совсем завладели управлением. Образовалось что-то вроде женского общества под председательством г-жи Собаньской, продолжающей иметь большую силу над графом Виттом. Благодаря этому главные места предоставляются полякам, и именно тем, которые наиболее участвовали в мятеже. Остальных не призывают к делу, и они жалуются, что оставлены в покое. Новости эти не с ветру, а верны вполне. Очень печально, а кто виноват? Один человек. Смените его кем-либо другим, кто смыслит в делах управления и умеет держать себя самостоятельно, и всё пойдет гораздо лучше, и нам нечего будет так тревожиться насчет Польши…»

Николай вроде бы прислушался к словам наместника, но именно в это время он получил сообщение по поводу Собаньской из Дрездена от тамошнего российского посланника Шредера. Не зная истинную причину появления там польки, обманутый её активным общением с соотечественниками-эмигрантами, он поспешил об этом оповестить Петербург.

Разгневанный Николай переслал депешу посла наместнику в Варшаву, сопроводив её припиской о том, что его мнение насчет Собаньской подтверждается. «Посылаю тебе оригиналом, — писал Николай Паскевичу, — записку, мною полученную из Дрездена от нашего посланника, самого почтенного, надежного и в особенности осторожного человека; ты увидишь, что моё мнение на счёт Собаньской подтверждается. Долго ли граф Витт даст себя дурачить этой бабой, которая ищет одних своих польских выгод под личной преданностью, и столь же верна г. Витту как любовница, как России, быв ей подданная? Весьма хорошо бы было открыть глаза графу Витту на её счет, а ей велеть возвратиться в своё поместье на Подолию».

Паскевич принужден был приказать Собаньской покинуть Варшаву. Удар был неожиданный, а главное, несправедливый. Для Каролины наступил трудный период. Она оказалась на краю пропасти. Дело в том, что именно в это время до Николая доходит информация о том, что де Витт не просто живет с Собаньской, но теперь собирается взять её в жены. Весть о том, что его любимец избрал себе в жены подозреваемую в помощи мятежникам польку, да ещё жену убитого мятежника, вызвала самую негативную реакцию Николая I. Император категорически отказал де Витту в разводе с Юзефой Любомирской, с которой де Витт уже не общался много лет. Кроме того, несмотря на просьбы Паскевича, император отказал де Витту в назначении его на должность генерал-губернатора Варшавы, которая была по рангу значительно выше должности военного губернатора Варшавы. На тот момент лучшей кандидатуры на должность генерал-губернатора в российской армии не было. Это прекрасно понимал Паскевич, но ничего поделать не мог. К чести де Витта, в этот столь сложный для него момент жизни от Каролины он не отступился.