– На тебя тоже затмение от любви нашло? – поинтересовалась Аля.

– А что, не похоже? – улыбнулся он. – В общем, не волнуйся, все теперь будет нормально.

– Да, – помедлив, произнесла Аля. – Везде все нормально… Ты не обижаешься, что я тебя проводить не смогу?

– Нет. Я тебя в театр отвезу, ключи от машины тебе оставлю и поеду в Шереметьево на такси. А вещи ты потом сама в Тушино перевезешь. Алечка, я не хочу, чтобы ты перед спектаклем думала об этом, – сказал Андрей, глядя ей прямо в глаза своим непонятным, необъяснимым взглядом.

Аля смотрела, как он сидит на том самом диване, положив руку на резной подлокотник в виде головы сердитого грифа. Любимая ее рубашка расстегнута у него на груди, а загар уже слегка сошел, и все его тело кажется светлым… Прикоснуться сейчас к волосам над высоким лбом – и польются между пальцами, как вода, и карие глаза просветлеют за дальнозоркими стеклами.

– Давай я хоть вещи твои сложу, – вздохнув, сказала Аля. – Прямо сейчас, ладно?

– Сложи, если хочешь, – кивнул Андрей. – А лучше ты меня поцелуй…

Может быть, если бы сегодняшний спектакль увлекал ее хоть немного, ей не было бы так тоскливо в этот вечер. Но о спектакле Аля не думала совсем и молчала всю дорогу от Пироговки до ГИТИСа, стараясь не смотреть на Андрея, чтобы не заплакать.

Лето уже началось, наступление сумерек было неощутимо, и они ехали по светлому, прозрачному в июньской дымке городу – мимо маленьких мединститутских скверов, мимо памятников Сеченову и Пирогову…

– В Барселоне жарко уже, – сказал Андрей. – Ты приедешь, а я опять черный буду, соленый и по тебе истоскуюсь.

Аля слушала его со странным чувством, которого не могла объяснить даже себе. Она не то чтобы не верила его словам – как она могла ему не верить, когда он говорил такое? Но ей казалось, что слова его живут отдельно от голоса, ровного и ласкового. Ей всегда так казалось, кроме тех мгновений, когда бессвязные и страстные слова, срываясь с его губ, сливались со своим смыслом. Или когда он произнес всего однажды: «Ласточка моя…»

Сейчас он опять говорил спокойно.

Аля почти с ужасом ждала минуты, когда Андрей выйдет из машины, достанет из багажника чемоданы и обернется к ней с тем странным выражением в глазах, которого она так и не могла объяснить.

О том, что будет, когда кончится спектакль, когда она выйдет из ГИТИСа на улицу и увидит его машину, припаркованную напротив японского посольства, и поймет, что он в это время уже так далеко, как будто в другой жизни… Об этом лучше было совсем не думать!

– Не думай об этом, Сашенька, – сказал Андрей так тихо, что Аля едва его услышала, а услышав – вздрогнула: так легко он угадал ее мысли. – Не надо об этом думать. Все это не так страшно, я постараюсь… Я потом так часто приезжать буду, что ты и не заметишь, правда, милая моя, хорошая…

Он обнял ее так легко и мимолетно, что Аля не заметила, что машина уже остановилась. Андрей открыл дверцу.

Ей вдруг показалось, что и он боится этого мгновения – последнего объятия и последнего поцелуя, хотя она никогда не чувствовала, чтобы он чего-нибудь боялся. Даже когда стоял на набережной, загораживая ее от пистолета… Та удивительная легкость, которую Аля чувствовала в нем, словно спасала его от страха – всегда, но не сейчас.

Сейчас Аля чувствовала горячий, сжигающий трепет, которым весь он был охвачен.

Андрей опустил глаза. Аля вглядывалась в него так неотрывно, как будто навсегда хотела запомнить – светлые волосы, карие глаза, легкая походка. Все остальное невозможно было ни запомнить, ни даже назвать.

– Все, – сказал он, поднимая голову. – Мне пора.

«Как глупо, как же глупо, боже мой! – едва не плача, думала Аля, глядя на бесконечную, совершенно неподвижную пробку по всей длине Ленинградского шоссе. – Полчаса бы назад – и успела бы…»

Но полчаса назад еще никто не мог сказать наверняка, состоится ли спектакль.

Не пришла Лика, игравшая главную роль первой коммунальной красавицы. Вообще-то Аля подозревала, что литинститутский драматург именно для Лики и создал свой реалистический шедевр, но сейчас она меньше всего думала об этом. Каждая минута стучала у нее в висках, отдавалась в коленях, и ноги вздрагивали от нетерпения. Все кругом нервничали, строили самые невероятные предположения, гадали, что случилось с первой красавицей курса, обрывали телефон…

Аля только смотрела на часы, и медленный, неотвратимый бег минутной стрелки заставлял ее дрожать, как в ознобе.