— Ты что-то говорил.

— Чего вы от меня хотите?

— Всего лишь небольшого необременительного сотрудничества. Тебе это ничего не будет стоить.

— С какой точки зрения?

— Не бойся. Как ты думаешь, чего мы от тебя хотим?

Девушка — это была девушка или молодая женщина, судя по ее рукам и глазам, — принесла ему на лоскутке еду. Маленькую черствую буханку, разрезанную на ломтики, и кусочки холодного вареного мяса.

Селим дотронулся до рук Фэрли. Фэрли резко отпрянул, и тот, сдерживая прорвавшийся клокотаньем в горле гнев, снова взял руки Фэрли и начал разматывать проволоку на запястьях. Когда руки наконец были свободны, Фэрли энергично потер рубцы, оставленные проволокой.

— Вы все здесь — такая маленькая банда?

— Мы везде, Фэрли. Объединенные народы всего мира.

— Я полагаю, для вас, самозваных революционеров, ваши мотивы имеют какой-то смысл. Для меня это все тарабарщина. Но я уверен, что вы затащили меня сюда не для того, чтобы заниматься глупой пропагандой.

— Возможно, именно для этого все и было сделано.

— Чепуха.

— Ты отказываешься слушать нас, пока мы тебя не заставим.

— Я слушаю каждого. Это не обязывает меня соглашаться со всем, что я слышу.

Хлеб и мясо были безвкусными. Он механически пережевывал их. Селим сказал:

— Как ты думаешь, сколько времени мы уже сидим здесь, беседуя?

— Зачем вам это нужно?

— Сделай мне одолжение. Ответь на вопрос.

— Пять минут, я думаю. Десять минут. Я не знаю.

— Мне кажется, уже прошло достаточно времени, чтобы твой голос восстановился. Для меня он звучит вполне естественно. — Селим взял магнитофон и протянул его к свету. Он все еще не включил его. — Теперь у нас есть простая просьба. У меня написана короткая речь. Тебе это должно быть привычно — такие люди, как ты, всегда произносят речи, написанные для них кем-нибудь другим, не так ли?

Фэрли не пытался возражать; страх булькал у него в желудке, и он не был готов к обсуждению вопросов подобного рода.

— Мы хотим, чтобы ты произнес для нас эту маленькую речь своим естественным голосом. В магнитофон.

Фэрли продолжал есть. Селим был очень спокоен:

— Понимаешь, мы считаем, что самая большая трудность, с которой сталкиваются народы во всем мире, заключается в том, что те, кто у власти, просто их не слышат — или, в лучшем случае, слышат только то, что хотят услышать.

— Своих слушателей вы захватываете в плен, — ответил Фэрли. — Если вам доставляет удовольствие донимать меня бессмысленными инсинуациями, я не буду препятствовать этому. Но я не вижу, каким образом вы собираетесь извлечь для себя выгоду.

— Наоборот. Я хочу, чтобы ты помог нам перевоспитать мир.

— Благодарю вас, но я не так часто отправляю свои мозги в стирку.

— Восхитительное чувство юмора. Ты храбрый человек.

Селим просунул руку в глубь своих широких одежд, вытащил сложенную бумагу и протянул ее к свету. Фэрли взял ее. Текст был напечатан на машинке через один интервал.

— Ты прочитаешь это точно так, как написано, без редактирования, поправок и отступлений.

Фэрли прочитал написанное. Его губы крепко сжались, воздух с шумом выходил через нос.

— Понятно.

— Да, вполне.

— А после того, как я подчинюсь вашим инструкциям?

— Мы не собираемся убивать тебя.

— И в это можно верить?

— Фэрли, мертвый ты для нас бесполезен. Я понимаю, что не могу доказать это тебе. Однако это так.

— Вы же не думаете в самом деле, что Вашингтон согласится на эти требования?

— Почему бы и нет? Это очень дешевая цена за твое возвращение в целости и сохранности. — Селим подался вперед. — Поставь себя на место Брюстера. Ты бы сделал это. Так же поступит и он. Живей, Фэрли, не тяни время. Ты прекрасно понимаешь, что именно сейчас время стоит жизни.

Фэрли посмотрел на последнюю строчку напечатанного текста речи.

— «Инструкции будут переданы». Какие инструкции? Вам не удастся успешно провести это, вы знаете.

— Мы уже провели это, не так ли, Фэрли? — В голосе послышалось скрытое самодовольство.

Фэрли попытался разглядеть лицо за поднятой в руке лампой. Он не смог увидеть ничего, кроме смутных очертаний головы Селима, завернутой в полотно. Рука Фэрли потянулась к столу и ухватилась за его край; кончиками пальцев он дотронулся до бумаги и оттолкнул ее в сторону.

— Ты отказываешься?

— Предположим, что да.

— Тогда мы сломаем один из твоих пальцев и попросим тебя еще раз.

— Мне нельзя «промыть мозги».

— Неужели? Допустим, я оставлю это на свое усмотрение. Ты, вероятно, решил, что твоя собственная жизнь принадлежит тебе. Я не могу за это поручиться. Какую боль ты сможешь выдержать?