– Ни о чем больше… только об одном… Человек так глупо устроен… Ты еще меня слышишь?

Лассар вновь кивнул.

– Как же хорошо, что ты успел… Помнишь, я рассказывал о той… другой Жемчужине?.. Фиолетовой…

– Помню.

– Полжизни думал… А что если б выбрал ту… И ведь свою бы ни на что не променял… Она - как весна… И все равно… так хочется знать… что было бы, если…

– Ты выбрал хорошую Жемчужину. Принес много света. И пусть тебя больше ничего не тревожит.

– Хорошую… И он тоже… так сказал…

Кто это "он", так и осталось темным. Ветер больше не уронил ни слова. Лассар взял его за руку.

– Прощай.

Илча тут же схватил другую, но сказать ничего не смог, сдавило горло.

Ветер беззвучно шевельнул губами. Едва заметно улыбнулся кому-то невидимому. И тихо ускользнул.

– Кто может вольный ветер привязать… - прошептал рядом Лассар.

Илче показалось, что последний луч Канна отливал весенней зеленью. И тут же внутри запоздалым лучом блеснуло: так все это правда! Не выдумки стихотворца, а самая настоящая взаправдашняя правда! Ведь только что они оба всерьез говорили… о Жемчужинах? Тех самых, что могут все? Для любого человека, пускай даже не такого отважного, как Сид, и не такого замечательного, как Ветер?

Он столько времени потратил зря! А теперь узнать больше не у кого. Кроме…

Мгновенно пришедшая жажда оказалась такой неуемной, что Илча пересилил свое отвращение.

– Так это он… всерьез? Про Жемчужины?

В набегающих сумерках он отважился дерзко посмотреть в глаза Серому и тут же взгляд отвел.

– Он говорил о них каждый день. И всегда всерьез. Только глухой мог того не слышать, и только слепой не заметил бы очевидного, - Лассар ронял слова мимоходом, размышляя о чем-то своем, и все равно ухитрился уязвить сверх всякой меры.

Илча замкнулся. Они еще немного посидели рядом с Ветром. Темнело. Серый зажег свечу.

– Он оставил тебе все, что имел, до последнего медяка. Немного, и все же… Кроме этого.
– Он извлек два свитка, оба тоненькие.
– Это - мне.

– А с чего это тебе?
– огрызнулся Илча.
– Там не написано!

Время для злости, конечно, было совсем неподходящее, а для торга - уж тем более, но мысль о том, что придется отдать хотя бы кусочек стихотворца Серому, причиняла боль.

– Именно что написано, - в тон ответил Лассар.
– Смотри.

Один свиток оказался запечатан, и с наружной стороны не только начертано, но и процарапано для надежности: "когда я умру, этот свиток надлежит передать на хранение Лассару, главе иледов, где бы он ни оказался". Второй легко развернулся, являя малую печать Городского Совета Фалесты и размашистый росчерк, удостоверяющий истинность намерений Ветра, но Илча все равно читал и не верил.

"Заветное письмо.

Я, Ветер, бродячий стихотворец, отцовское имя которого неизвестно, также ведомый в Краю Вольных Городов под прозвищем Вольный Ветер, желаю сделать Лассара из Альмиты, главу иледов, новых слуг Дракона, распорядителем своей смерти".

И только. Но и того довольно.

Это как пощечина… нет, как удар ножом в спину!

И не отменишь, не сотрешь. Ни слов на пергаменте, ни своей обиды.

В Краю Вольных Городов все как на торгу - примечено и поделено заранее промеж родичей. А вот если нету никого… тогда и назначается распорядитель смерти. Это он ведает погребением, он хранит "заветные" свитки, толкует последнюю волю, расписанную на "заветном" пергаменте, он берется улаживать все посмертные дела и споры. Он, и только он, обличен доверием… Но бывает - очень редко, но все же случается, - что после смерти не остается "заветных" свитков, и тогда единственным законом и волей становится слово названного распорядителя. Это высочайшая честь, что можно оказать лишь по смерти, знак безграничного доверия и близости. Илча не смел и надеяться на подобное, а тут… Уж лучше бы не осталось никакого заветного письма, и все заботы достались Городскому Совету!

– Тут что-то не так, - пробормотал он, беспомощно разглядывая все положенные отличия.
– Как же ты этого сподобился, а? Все-таки окрутил тогда Ветра, еще в Вальвире, да? Потому и отпустил нас… вроде как ничего не вышло! А потом… Эх!..
– махнул рукой.
– А я все голову ломал, как да что! Как будто не ведал, что такое слуги Дракона! И зачем оно тебе, а?

Серый потянулся за свитком, но Илча отстранился, готовясь дать деру. Если запереться, то он успеет сжечь эту гадость. Но противник даже в тусклом свете видел гораздо лучше, чем Илча ясным днем.

– Не трудись. Да будет тебе известно, что Городской Совет до поры сохраняет такие свидетельства. Намеренное же истребление "заветного" письма в Фалесте карается как тяжкое воровство. И если Ветер оставил такую последнюю волю, то были на то причины.

– Это какие?
– Илча отошел к дверям, подозревая, что Серый попросту заговаривает зубы.

– Увидишь очень скоро. И может быть, поймешь. От него теперь только одно осталось - память, она же слава. Такую ценность не доверяют тому, кто всегда готов наделать глупостей.