Шрифт:
— Каком заговоре? — вымолвила Несса. — О чем вы?
— Я сейчас поверну рукоять, — тем же тоном сообщил Артуро, — и доктора Андерса ударит током. Не до смерти — пока не до смерти, но ему будет очень больно. И я гарантирую вам, что повторного удара он не переживет.
Несса молчала. Рука Артуро опустилась на рукоять — пока не приводя дыбу в действие, но готовясь сделать это в любую минуту.
— Загорский и Креченский полки, — проронила Несса. — Вин-Веверский отряд. Их поднимут завтра в четыре утра и выведут на площадь Победы. У государя потребуют добровольного отречения…
Пол поплыл куда-то в сторону, и Несса все-таки не устояла на ногах, упав на колени. Артуро смерил ее презрительным взглядом и сказал:
— Этого я и ожидал.
И повернул рычаг. Несса взвизгнула и зажмурилась, не желая видеть мук Андрея, но ничего не произошло.
Дыбу с самого начала не подключили к батареям.
* * *
В казармах Хурвина царило веселое оживление. Солдатам и офицерам щедро наливали полные стопки пшеничной водки, подкрепляя спиртное разговорами о тех благах, которые раздаст народу новая государыня. Особенной популярностью пользовалось якобы данное ее величеством обещание сократить срок службы на пять лет. Хурвин, одетый в белый парадный мундир с орденскими планками, слушал здравицы в честь новой владычицы и размышлял о том, что люди в целом ведутся на очень незатейливые посулы. И как ведутся!
— Ее величеству Инне слава!
— Ура!
Грохот радостных воплей был слышен, должно быть, по всему городу, однако Хурвин не считал нужным как-то успокаивать ликующий отряд. В соседних казармах сейчас творилось то же самое: людей захлестывало праздничное веселое возбуждение, которое через час они выплеснут на улицы, чтобы утром город проснулся с новой государыней.
Подоспел и Супесок — такой же веселый и хмельной. Хурвин протянул ему стопку водки и спросил:
— Ну что, дружище? Готовы к смене власти?
Супесок лихо осушил стопку и грохнул ее об пол. Хрусталь брызнул во все стороны, и приключившиеся рядом свидетели бурно зааплодировали.
— Готов! — воскликнул Супесок. — Народу счастье, родине свободу!
— Ура!
— Государыне императрице ура!
Помощники выкатили было еще несколько бочек, но Хурвин отрицательно покачал головой. Нужная кондиция — сочетание храбрости, веселья и уверенности — была достигнута. На площади должен был появиться не пьяный сброд, а люди в своем праве. Полковник поднялся на лавку, так, чтобы его видели все, и вскинул руку, призывая собравшихся к тишине.
— Друзья мои и братья! — произнес он, когда собравшиеся умолкли. — Было время, когда гвардия в стране была не пушечным мясом, а силой, способной вершить историю. И сегодня мы возвращаемся в те славные времена, чтобы принести счастье и свободу нашей Родине. Императрице Инне слава! Вперед!
Куда только подевался хмель, думал Хурвин, уверенно шагая к выходу из казарм. Подхватывая наградное оружие и разворачивая парадные знамена, солдаты и офицеры шли за ним, строясь в боевом порядке, и это было правильно — как на Вемьенском поле, когда разгром его отряда казался неминуемым, и Хурвин, крикнув «Кто любит меня — за мной» — безрассудно кинулся вперед в атаку.
Его любили. За ним шли и к радости, и к горю.
И именно Хурвин увидел, что привел всех к смерти.
Площадь перед казармами была запружена войсками, и полковник с первого взгляда узнал нашивки личного императорского охранного полка. В алой парадной форме, с пристегнутыми золотыми эполетами, охранцы выглядели так, словно собрались на бал или торжественный смотр, а не на сражение. Государственные знамена тяжело вздымались за их спинами, а пушки, направленные на выходы из казарм, готовились разнести восставших в пух и прах.
Хурвин остановился. В груди что-то болезненно сжалось, и он ощутил: это конец. Их предали. А потом ему вдруг стало как-то легко и спокойно, и он с поразительным равнодушием и без гнева смотрел, как охранный отряд расступается, пропуская знаменитого вороного жеребца Артуро Привеца. Личник императора — тоже в парадном мундире с орденской планкой, подтянутый и нарочито торжественный — взглянул на Хурвина и произнес:
— Ваш заговор раскрыт, полковник. Его величество уполномочил меня принять вашу добровольную капитуляцию.
Хурвин молчал. Артуро выдержал паузу и добавил:
— Или вы предпочитаете голос пушек?
* * *
Мастер Кирико молчал. Плоское желтое личико, изрезанное морщинами, словно древняя деревянная маска — трещинами, не выражало никаких эмоций. Взгляд блеклых старческих глаз тоже был спокоен: ни сочувствия, ни любопытства. Просто готовность к внеочередной тренировке.
Шани невольно этому обрадовался. Последняя неделя выдалась очень урожайной на самые разнообразные взгляды — понимающие, сочувствующие, торжественно-строгие — словно каждому смотревшему было дело до семейных проблем государя.