— И то если народ примет, — буркнул Недашковский.

— Как же не примет? — возмутился Лука. — Я ли народу добра не желаю, я ли его не стремлюсь освободить от помещичьего гнёта? Я ли не Платон Кречет — Новый Фантомас?

— Вот ты какой Фантомас! — крикнул Тремба и достал из-за пазухи какой-то листок. — Дывысь, атаман, каков ты герой!

На листке большими буквами было тиснуто: «Их разыскивает царская стража». Под надписью искусно пропечатан яркий цветастый рисунок, изображавший отвратительное чудовище — имевшее, впрочем, явное сходство с атаманом. Глаза чудовиша были выпучены, в одной руке оно держало пузею, из которой летела в народ крупная картечь, в другой — окровавленную саблю, на конец клинка её надета была девичья голова с полными ужаса глазами. Из оскаленного рта монстра торчали застрявшие между клыков ручки и ножки — не иначе, детские.

Ниже мелкими буквами перечислялись все преступления шайки во главе с атаманом: беззаконные казни, грабежи, поджоги, насилия, сношения с Ватиканом и басурманами, работорговля и, наконец, кощунства в виде ограбления церквей: кража яшмового чудила на бронзовой цепочке, серебряной гумозницы с мощами святой Мавродии и золотого шитья перетрахили. За голову чудовища назначена была солидная награда.

Лука и слов таких не слышал, и святой такой не ведал, и что так дорого стоит, не знал.

— Сладко кушал, пан атаман, мягко спал? Пора пришла платить! — с этими словами панычи поднялись и протянули свои лапки к Радищеву.

— Весь ты теперь в наших руках, со всеми потрохами! И шайка твоя давно с нами согласна — никому не охота на плаху идти за чужие злодейства! А вот достойные паны Филимон и Афанасий зато прослыли подлинными народными заступниками, теперь с ними дело делать будем! Под знаменем Быка!

От шума арап Тиритомба давно проснулся и теперь с ужасом глядел то на панычей, то на Луку.

— Измена! — шёпотом вскричал он, и поражённый Лука пришёл в себя.

— Ну, пока-то вы, мерзавцы, в моих руках! — сказал он и подтвердил слова делом.

Выволок панычей на крыльцо, как следует стукнул головами и швырнул в кусты — пусть полежат до законной народной расправы. Потом обвёл взглядом и Куприяна Волобуева, и Грыцька Половынку, и Редко Редича с Хворимиром Супницей, и мелочь пузатую, и прочих безымянных и бессловесных разбойников — набиралось их изрядно.

— Судить будем изменников! — воскликнул он и пустил в конце петуха, отчего восклицание получилось неубедительным.

— Отчасти они правы, — буркнул Куприян Волобуев. — Дороги-то у нас другой нету...

— Нема иншей дорози, — вздохнул Грьшько

— Эх, братушки, братушки... — развели руками Редко Редич и Хворимир Супница.

Остальные благородные разбойники глухо и неразборчиво роптали. Несмотря на неразборчивость, произношение было явно матерное.

— Зато как мне здесь писалось! — мечтательно сказал Тиритомба. — Вот это была осень! Она войдёт в историю словесности...

Только сейчас Лука понял, что и сам попал в историю. Вернее, влип. И отвечать за весь разбой заочный придётся ему.

— Вязать его... — неуверенно пискнул кто-то из мелочи пузатой.

Лука метнулся в сторожку и выскочил оттуда с пузеей.

— Стоять, — скомандовал он. — Не то всех положу.

Уйти следовало красиво.

— Я сам отдамся в руки правосудия, — сказал он. — Я не сомневаюсь, рано или поздно правосудие настигнет меня, если так угодно провидению. Я желаю добровольно умереть во имя правды. Вы разбогатели под моим начальством и можете провести остальную жизнь в трудах и изобилии. Но вы все мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло.

Потом подумал и добавил:

— По дороге сюда я, помнится, разговорился с бедняком. Он работает подёнщиком и кормит одиннадцать ртов... Тысяча золотых обещана тому, кто живым доставит знаменитого разбойника. Что ж, бедному человеку они пригодятся!

С этими словами он сошёл с крыльца и двинулся в сторону тропинки. Его злодеи почтительно расступались перед своим атаманом.

Мельком Лука взглянул на кусты.

Никаких панычей там уже не было, только вонь осталась.

Драгоценную свою пузею Лука хряпнул об ствол могучего дуба, а для верности ещё и перегнул ствол пополам.

Сдаваться же шёл — не воевать.

Лес вокруг стоял совершенно загадочный. Лес — он всегда стоит загадочный, потому что мало ли кто может прятаться за деревьями. А стояли деревья так густо, что даже при облетевших листьях ничего впереди нельзя было разглядеть. Только тропинка вилась под ногами, и вела она, должно полагать, к людям — точнее, к убогой хижине бедного подёнщика, обременённого одиннадцатью детьми.