произведения высочайшего патриотического пафоса именно благодаря тому, что в

современных ему политических обстоятельствах Эсхил хотел видеть проявление

божественной мудрости. Можно назвать и другое произведение, хронологически

завершающее вековую историю афинской трагедии, - "Эдипа в Колоне" Софокла,

написанного девяностолетним старцем почти на исходе Пелопоннесской войны,

когда Афины, пережив эпидемию чумы и сицилийскую катастрофу, были на грани

полного разгрома; тем не менее какой чистотой чувства и верой в свои родные

Афины наполнена эта трагедия поэта, все еще видящего залог благоденствия

Афин в божественном покровительстве! Да и само захоронение Эдипа на границе

Аттики как гарантия вечной помощи просветленного героя приютившим его Афинам

в годы, когда отношения с соседними Фивами сильно обострились, - не

случайная деталь в трагедии, а убеждение ее автора в неизменной благости

родных богов. "Священная история", воплощенная в мифе, составляла для Эсхила

и Софокла неотъемлемую часть их мировоззрения, их веры в прочность и

надежность существующего мира. Эта благочестивая вера, убеждение в конечной

гармонии мироздания сменяются у Еврипида сомнениями и исканиями, и вот

почему мифологическая традиция из объекта почитания становится предметом

острой критики.

Исключение составляют здесь на первый взгляд "Гераклиды": легендарная

защита потомков Геракла благочестивыми афинянами воспринималась в начале

Пелопоннесской войны как доказательство освященного богами права Афин на

создание военно-политического союза демократических полисов перед лицом

угрозы, исходящей от "тиранической" Спарты. Однако в конце этой трагедии по

воле автора происходит неожиданное перемещение акцентов: вместо данной мифом

гибели Еврисфея на поле боя он оказывается пленником афинян, желающих

сохранить ему жизнь, а в качестве его злобной и жестокой убийцы выступает не

кто иная, как престарелая Алкмена, мать Геракла. Поведение ее явно не

встречает одобрения у хора аттических граждан, в то время как Еврисфей, в

недавнем прошлом их непримиримый враг, обещает, что его гробница будет вечно

охранять аттическую землю от возможных набегов... Гераклидов или их

потомства! Не вызывает сомнения, что здесь в прошлое снова проецируется

современная политическая ситуация: спартанские цари возводили свой род к

Гераклу, и первое же нашествие лакедемонян на Аттику летом 431 года

естественно было расценивать как акт вероломства со стороны потомков

Гераклидов; а в образе действий Алкмены чувствуется откровенная неприязнь

поэта к спартанцам, которые и в самом деле не отличались благородством в

отношении поверженного врага. Но столь же несомненно, что новшество,

введенное Еврипидом в миф, разрушает художественную последовательность

трагедии и первоначальную, достаточно мотивированную традицией, расстановку

действующих лиц.

Начинающееся разложение мифа как основы сюжета и первоисточника

ситуаций, в которых должен раскрыться "нрав" персонажей, обращает на себя

внимание также в "Андромахе", написанной в двадцатые годы. Андромаха,

ставшая после падения Трои пленницей и наложницей Неоптолема и вынужденная

испытать в его отсутствие зловещий гнев своей госпожи Гермионы, выступает в

трагедии не столько как униженная бедствиями рабыня, сколько как соперница и

обличительница Гермионы и ее отца Менелая. Сам Неоптолем, хоть и не входит в

число действующих лиц трагедии, играет в ней заметную и притом опять же

необычную роль: по мифологической традиции, он был свирепым воином, не

остановившимся перед убийством престарелого Приама прямо у алтаря Аполлона;

за это богохульство он сам впоследствии пал от рук жрецов в Дельфах. У

Еврипида Неоптолем погибает в Дельфах, став жертвой необоснованного

подозрения в ограблении храма и в результате заговора, организованного

против него не кем иным, как Орестом, которому некогда была обещана в жены

Гермиона. Дело не только в том, что из обличительных речей Андромахи и

пришедшего к ней на помощь Пелея, из поведения Менелая, Ореста и Гермионы

снова вырисовывается недвусмысленная и остросовременная характеристика