На Индию махнуть бы, здорово! — мечтательно откликнулся Пугачев.—Девки у них, как индейки, страсть, говорят, какие сладкие..

Жлоба, Хмара и Выходцев сразу заржали, как стоялые жеребцы.

Пустое затеваете! — нахмурился Голобородько.— Персюков грабить одна только голытьба за вами пойдет, и ничего там хорошего в мухоеданском царстве не видать. Одно слово, пекло. Пески, болота, да чмеи ядовитые, да пауки... Сам вроде рак с хвостиком, а головы и нету, а как хвостиком ужалит, тут тебе и карачун.

Скорпиев видали мы и в астраханской земле.

Опять же,— продолжал Голобородько делови- ю,— индейское, мол, царство... Легко сказать-то, а ты попробуй, доберись до него. Да разе от добра можно искать? Чем наша земля плоха? Ай плоха Расея? Ай в ей богачества мало?

Ну уж и богачество?! — усомнился Зацепа.— Хлеб, да сало, да водка, да деготь, да рогожи,— вот к'бе и богачество.

Опять же,— добавил веско Голобородько,— разве так полагается? Кто народ взбулгачил? Вставай, мол, 11ЮД крещеный, подымайся на бояров да на дворянов м'млю и волю добывать. Ну, и поднялись толпы несметные. А теперь как же так? Прощевайте, мол, милые, разбирай шапки, расходись по домам, подстав- | |й спины под барские батоги?

Хлопуша поддержал:

Слово твое, что золото. Взбулгачили тьмы, с мсстов своих сорвали, заплели, запутали, а сами пойдем теперь персидских или там индейских девок щупать? Оне, мол, гладкие да сладкие! Нет, так нельзя! Опять же, легко сказать, валяй к персюкам и '" > м.ше никаких! Это при Стеньке очень просто, а ты 11<>Ади, теперь попробуй. Сам царь Петр и тот во как нажегся!

И вовсе не нажегся. Два княжества заграбастал.

Верно. А толку-то что? Нагнал туда солдатья, да казаков, а они животными стали. Как мухи дохла А потом появился у персюков свой царь, то ли Надиром звать, то ли Задирой. Да стал он на наших головотяпов напирать, н-ну, и пришлось на замирение идти. А царские войска, поди, не такие были, как наши. Сами же наших трухлявыми зовете, а Персию да Индию завоевать беретесь! Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, жевал бы солому„

Тогда вмешался сидевший в сторонке и внимательно прислушивавшийся к спору средних лет тучный человек с темным рябоватым лицом и золотой сережкой в левом ухе.

Все это — пустые слова! — сказал он спокойно и уверенно. — Какая там Персия? Какая там Индия? Не с нашим рылом за такие дела браться! Одна наша надежда на Россию. Ежели наше дело выгорит, то только здесь, в России. А не выгорит здесь — пиши пропало. Ермаковы да Стеньки Разина времена прошли. Пойдете на Персию да на Индию, никто вам помощи не окажет, а решитесь на Москву идти, помощь будет, и поляки помогут, и шведы, и король прусский. Недаром он Петру Федорычу два письма прислал. Любезным братом кличет...

Все засмеялись.

Ах, и хитер старый черт, король пруцкой! Так- таки и написал: любезному, мол, братцу. Это Емельке- то, беглому казачишке. Одно слово, вперед заскакивает. Ловок, старый хрен!

Говори, князюшка!—обратился добродушно к темнолицему Пугачев.— Вы, Мышкины князья, башковитые. Кстати, пошто тебя Рюриковичем кличут?

Темнолицый, чуть наморщив лоб, ответил:

Суета сует и всяческая суета. Перед лицом господа бога что князь, что грязь—не все ли равно?

Одначе?

Был некогда, во времена оны, князь на Руси, Рюриком звали. Пришел, будто бы, варяг с двумя брать- |ми, Синеусом да Трувором, и стал княжить в Новгороде. А от того Рюрика и пошли князья, сначала 1С невские, потом прочие.

А твой род, значит, от того Рюрика, что из воряг?

Не из воряг, а из варягов! Народ такой был, шведского корня! — насупившись, продолжал Мьпн- | ин.— И были потом от того на Руси православной | иязья Мышецкие, а от Мышецких и пошел мой род И зовусь я Федор Мышкин-Мышецкий. А род наш кондовый, и кабы не злоба врагов, в 1613 году на 'омском Соборе быть бы выбранным в цари московские не Мишке Романову, а моему пращуру, Симеону Мышкину-Мышецкому. Взъелся на него, на Симеона, | иязь Пожарский..

Так что, выходит, отняли от вас венец царский? — спросил Пугачев.

Не от «нас», а от пращура моего Симеона. А мне ненца земного не надобно, все тлен... Кая польза человеку, аще и весь мир приобрящет, душу же свою тщетит? А власть— страшное дело. Кто у власти сидит, тому трудно душу спасти... Нет, ищи ты, Петр Федорыч, себе царства, а я тебе не супротивник. Буду себе верным слугой!

Значит, на Москву идти совет даешь?

На Москву!

Постой, ребята, нельзя так, с бухты-барахты! — пмешался опять Зацепа.

Снова закипел ожесточенный спор.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

И

спить бы! Дай-ка, Сеня, кваску, что ли!

Юноша, русоволосый, голубоглазый, с нежным румянцем на покрытых пушком круглых щеках, отложил в сторону старопечатное «Житие святых» и поднялся с лавки, чтобы подать отцу, князю Федору Михайловичу Мышкину-Мышецкому, ковшик с душистым и крепким, щиплющим язык, розовым грушевым квасом.

Ну, что, на чем решили, тятя?

Галдят все еще,— тихо ответил старый князь.— Сколько голов, столько умов. Одно слово, подлая чернь, безголовая, безмозглая... И всегда так было и так будет. Прочти внимательно Библию, разве не одно и то же? Были у древних израильтян патриархи— они и патриархов не слушали. Были за- место патриархов судьи, да разве они слушали судей своих? Были пророки и цари. Разве кто их слушал?