А как теперь, тятя, будет?

Не знаю еще, посмотрим... Хлопуша очень уж старается. Душегуб, а парень толковый. Здорово наседает на Емельку: иди на Москву и больше никаких. До того дошел, что грозит против Емельки всю свою шпанку каторжную поднять, ежели Емелька артачиться будет. А без варначья сибирского Емельке каюк, беглые холопи из буфетчиков да казачков орать мастера, а до драки не так-то охочи. Емелька только варнаками да казаками и держится.

А ежели не удастся подбить на Москву идти, тятя?

Тогда дело наше плохо, сыночек! Орава емель- кина расползается, «армия» трещит по всем швам!

Может и рассыпаться?

Очень просто. И настоящие армии, бывало, прахом рассыпались, а эта сволочь, собранная с борку, да с сосенки, да из царева кабака, да из царева острога,— одна труха ядовитая.. Но это козырь в наших с тобой руках: Емелька уж чует, что дело расползается. А развалится его орава— Михельсон, либо Фрей- ман, либо Ферзень, либо какой там еще из Катерини- ных генералов живым манером его, Емельку, сгребет. Свои же и выдадут, надеясь вымолить хоть живота пощаду, головой выдадут. Он-де, Емелька, всему заводчик, а мы — люди темные. Те же пафнутьевцы за милую душу Емельке руки к лопаткам прикрутят, чтобы царица не отнимала у них Чернятинских хуторов..

Тятя, а кто такая была княжня Тараканова?— спросил Семен.

Шлюха была. Жидовка турецкая, надо полагать»

Да кто ее выдумал? Иезуиты, что ли?

Сама себя, надо полагать, выдумала, время уж больно подходящее. А вернее, полячишка какой- нибудь, они, полячишки, это любят. Радзивиллы, надо полагать, руку приложили, а может статься, и их, н н ш их кто. На Трубецких многие показывали: их, мол, читсйка. А кто и на Долгоруких. Да дело-то темное. Глупое дело. И девчонка глупая. Ее Орлов разом вокруг пальца обвел, как в глухой деревушке ухарь офеня девку ражую: приходи, краля, на сеновал ночью, я тебе перстенечек на пальчик надену..

— Пропала девка, как хохлы говорят, ни за цапо- ну душу.. Жалко. Говорят, раскрасавица..

– Нашел, кого жалеть! — рассеянно отозвался старик.— В Москве, да в Питере, да в любом городе при | абаках такие по каморкам дюжинами живут. Мало hi красивых девок на свете? Всех не пережалеешь..

Он опять вытащил из кармана свои таинственные бумажки и начал их пересматривать. Тогда Семен потихоньку выбрался на двор, сел у двери на скамей- | у и задумался. Думал о своем старшем брате Грише, Григории Федоровиче Мышкине-Мышецком, об его гранной и страшной судьбе.

Это было на второй год по восшествии Екатерины па престол. Тогда семья Мышкиных-Мышецких, разумеется, под чужим именем, прибыла в Петербург из Ревеля, где они обыкновенно жили, обладая там уютным, старым еще шведской постройки домом. Григорию было лет около тридцати. Это был статный русоволосый молодец, сильный, ловкий, смелый, по- своему образованный, ибо учился в Любеке у немцев, бойко говорил и по-немецки и по-французски, знал, прослуживши два или три года в саксонской армии, и военное дело. По-русски он говорил чисто, без малейшей ошибки, но при случае умел говорить, так, что его можно было принять за обрусевшего немца.

Однажды—Сене тогда было всего тринадцать лет — и доме местного бюргера Гольцгауэра по случаю масленицы был «бал в машкерах». Для этого бала он, Сеня, нарядился «рындою», а Гриша — голштин- ским офицером. И вот там же, на балу, сама хозяйка, увидев Гришу Мышкина, ахнула и громко вымолвила:

Ах, майн готт! Но ведь это же удивительно! Это прямо-таки удивительно! Вы, молодой человек, похожи на покойного императора Петра III. Я его несколько раз видела, когда мой муж состоял мастером при адмиралтействе. Вы и покойный император, как две капли воды.

Шутя, балуясь, Гриша заболтал с усвоенным им в юности голштинским выговором. Добродушная немка еще больше разахалась.

Если бы не знала, что бедный молодой император умер и торжественно похоронен в Петропавловском соборе, я поклялась бы, что вы, молодой человек, русский царь!

Не говори, Амальхен, таких глупостей! — предостерег ее бывший корабельный мастер.— Твои слова весьма неосторожны.

Но мы же в своей компании!—оправдывалась немка.— Мы среди друзей, и что же тут такого? Простая шутка, и больше ничего!

„Нет, это не было шуткой, и Сеня понял это после возвращения с вечеринки у Гольцнауэров домой, когда Федор Михайлович спросил у старшего сына:

Ну, как?

Григорий Федорович засмеялся и ответил:

Проба удалась отлично. Амалия готова поклясться, что я — вставший из гроба Петр.

После этого в доме Мышкиных-Мышецких не раз происходили таинственные совещания. Приезжали странные люди, державшиеся молчаливо, избегавшие попадаться на глаза властям. И тогда по приказанию отца Григорий наряжался в мундир голштинского офицера, напяливал на коротко остриженную голову высокий парик и показывался гостям.