11 л юрсния всем участвовавшим в ней державам: Франции, Австрии, Пруссии и самой России.

— Бабья затея нелепая!—пренебрежительно отзы- н д лея об этой войне старый князь.—Так, совсем зря мы н нее влезли. Касалось это дело, прежде всего, пк трийской императрицы Марии-Терезы: королек прусский у нее там клочок какой-то оттягал живым минером. Тут и заварилась каша. Французы на прусса i.Mii давно косо посматривали, только предлога жда- |и чтобы сцепиться, а тут и предлог нашелся: обидел, "ишь, королек берлинский государыню венскую... Ну, и пристали к Елизавете, надо пруссаку рога сбить. Мутит уж очень. Оно, положим, и впрямь больно '•с покойным оказался Фридрих. Набрал себе армию, иммуштровал ее во как, да и принялся куролесить. V v него Польша под боком еле держится, сама Г ц ползается. Попади ему Польша в руки, он под ' и мим боком у России усядется... А у французов при | I ареньком уже короле была метреска, бабенка самоценная, в маркизах ходила. Фридрих-то — у него тык ядовитый — высмеивал оную королевскую метре- ' I v на всякие манеры.

Ну, ежели говорить по-настоящему, то надо было пы нам сесть у окошечка, да ручки сложить, да и inn 1лдывать, как там они, пруссаки, австрийцы да Французы, друг друга колошматят: это их дела, семей- III.|с А наше дело — сторона. Ежели по совести говорим. то от склоки меж ними нам только польза: и. |м дерутся, да ослабеют, да нам опасными быть перестанут. Но, так или иначе, втянули они и нас, и

ли наши головотяпы в чужих землях порядок

и н 'дить. А королек-то прусской оказался, что кобель > \ 11 ас той, то на одного налетит, то на другого, да цап, цн цап. Только клочья шерсти летят. И нашим голово- | имам тоже не раз показал кузькину мать, чтобы не hi в чужое место, да не вмешивались в чужие mi i.i Ну, а головотяпам-то драться с пруссаком и не было. И начались из армии побеги. В те

поры, говорят, и сбежал Емелька Пугачев, а был он тогда уже в урядниках. Сбежавши, махнул к себе, конечно, на тихий Дон. А там слушок пошел: скрывается, мол, беглый урядник. Ну, и приказано было его, как дезертира, изловить и по начальству представить. А он, не будь дурак,— ходу. А куда бежать, как не на Волгу, где всегда люду бездомному да беззаконному великий вод был.

С Волги побывал он, говорят, на астраханских рыбных промыслах, а оттуда перемахнул на Урал, бродил с завода на завод, под чужим именем укрывался и занимался темными делами. Ну, и сорвался: попал к ярыгам в руки и был посажен в Казани в острог. В остроге он, однако, долго не засиделся, снюхался с какими-то дружками, бывшими на воле, да как-то раз, будучи отпущен под караулом из двух солдат в город по делам, сшиб с ног одного солдата, а с другим вместе сиганул в повозку, которая дружками заранее подготовлена была в надлежащем месте. Да и дернул по всем по трем — ищи ветра в поле...

И объявил себя императором?

Не сразу. На первых порах, скрываясь от властей, прячась по большей части среди переселенных на Яик казаков, держал он себя осторожненько. Когда пошли слухи, что, мол, ходит по земле русской, скрываясь от царицыных слуг, лишенный престола батюшка- царь Петр Федорыч, наш Емелька, при случае, как человек бывалый, говаривал, что действительно приходилось ему со странником-царем встречаться и даже дружить. Я, де, Емелька, не простой человек. Меня сам батюшка-царь знает. Я у него, царя, во дворце золотом, в палатах разукрашенных в свою пору на часах стоял.

Простое бахвальство... А от этого бахвальства пошло и дальше, стал Емелька, подыгрывая под общую молву, твердить, что, мол, не только он с царем знался, но даже и больше—имеет он, Емелька, как

человек верный, от царя-батюшки поручение ходить по земле русской да из-под руки разведывать, как II что. И кто царю верность соблюдает, и кто под цирицыну руку гнет, и кто простому народу какие оГ>иды чинит.

Ну, и стали к Емельке всякие обиженные с прошении ми лезть: «Доведи ты, милой, до царя-батюшки, что, мол, царицыны землемеры при генеральном меже- пинии у нашего села во какой кус лугов неправильным манером отмежевали, а господа сенаторы на п.ипе прошение зеленое сукно положили. А мы тебе за VI лугу в благодарность тулуп новенький поднести согласны,-да и деньгами рубль серебром отвалим, нишь бы нам межу-то на старое место передвинуть».— "Да, ведь, на престоле сидит не царь-батюшка, Кате- hiiiiа царица!» — «То-то, что сидит немка-зловредная Да долго ли усидит? Может, с божьей помощью, удается царю-батюшке ей, немке, шею свернуть. Очен- |нI просто! А когда воссядет царь-батюшка на своем престол-отечестве, то тут ты ему и помяни об деревне, мн)|, Горловке... Так, мол, и так... И надо, мол, горлов- цен, слуг твоих, надежа-осударь, верных, по закону ублаготворить, а помещику Самопалову хвоста укоро-

I И'ГК..»

И поехал, покатил Емелька по разным глухим VI мм, собирая дань обильную от разных обиженных. 'Гам от имени царя-батюшки «прирезочку» обещает, и им лесок сулит казенный отдать, чтобы было из чего и нп.| ставить. Здесь прощение и прегрешений отпуще- мне дает головотяпам, ожидающим плетей за то, что и праздничный день в подпитии разбили царев кабак н поломили голову целовальнику, а евоной женке причинное место дегтем вымазали. А тут молвил MpviHM головотяпам, у которых царицыны слуги их ' и иную запечатали: «Вот погодите ужо: воссядет иконный батюшка-царь на престол-отечество, так он ичас прикажет вашу моленную распечатать. Он и гам по старой вере!» \

Ну, вот раз был в одном глухом городишке на краю степей торг базарный. Съехались из соседних хуторов казаки, привезли на торг свои товаришки, а там налог какой-то кто-то и почему-то требует: брали, скажем с воза по копеечке медью, а теперь требуют по две. И вышел из-за этого спор, дал один казак сборщику по рылу, а тот «караул!» завопил. Набежали ярыги, конечно, ему рыло наклепывают. А баба того казака следом бежит да вопит: «Убивают маво муженька!» Ну и поднялся шум. Набежали другие казаки: «За что Терентия в кутузку посадили? Выпущай!»

А в городке вся-то военная сила состояла из трех десятков инвалидов да земских ярыг. А комендантом был вечно пьяный инвалидный поручик, которого на этот случай и дома не оказалось: уехал к какому-то помещику на именины. Распоряжаться было некому. Толпа выломала двери кутузки и выпустила на свободу не только Терентия, но и других сидевших там арестантов. А арестанты вспомнили: «Братцы! В острожке наши же сидят, комендант, пес сущий, в колодках держит!»— «Гайда на острожек! Бей, ломай!»

Не только что острожек разнесли, но и лавки, и дома зажиточных горожан. А когда брали острожек приступом, то заставили опытного человека, Емельку, который и с пруссаками дрался, и с туркой бился, приступом руководить И стал Емелька предводителем. Ну, а потом, разгромив, что можно было, пошла толпа рассеиваться, боясь, как бы не пришлось расплачиваться за содеянное. И стали приставать к Емельке: «Ты все баешь, что, мол, царь-батюшка, где-то поблизости скрывается. Веди нас к нему! Пущай он нас под свою руку берет! Тогда за погром расплачиваться не будем!» Пробовал Емелька отвертеться, да они его приперли: «Давай царя-батюшку, и никаких!» А тут кто-то ему и шепни: «Разорвут тебя дуроломы, ежели ты им царя не дашь. Одно тебе спасение, говори, что