Экрана на этот раз не было, и я вздохнул с облегчением. Ничего такого не было - обычное радио, хотя и очень красивое, в блестящем серебристом корпусе с такими же блестящими, словно начищенными кнопками.

– Работает!
– с плохо скрытым восторгом сказала Хиля.
– Мы проверяли!

– Понятно, работает, - добродушно проворчал Зиманский.
– Слава Богу, для него достаточно вашего напряжения в сети. Музыку я тоже привез, на год вам хватит удовольствий.

– Музыку?
– я озадачился.
– Как это: приемник - отдельно, музыка - отдельно?

– Ну да, - Зиманский включил радио в розетку, нажал какую-то кнопку, и в сверкающем корпусе открылась дверца.
– Музыка вставляется сюда. Хиля, где кассеты?

Всем известно, что "кассета" - это катушка с фотопленкой, убранная в маленький цилиндрический футляр, и ничто другое. Но несколько одинаковых прямоугольных коробок, которые моя жена принесла из буфета, не имели ничего общего с фотографией, кроме, разве что, пленки внутри. Посмеиваясь, Хиля и Зиманский смотрели на мое лицо, пока я (тупо, наверное) вертел в руках одну из этих штук.

– Дай сюда, это слушать надо, а не рассматривать, - Зиманский забрал у меня вещицу, аккуратно вставил ее в устройство, закрыл дверцу и нажал кнопку.

Я ожидал чего угодно: синего свечения, картинок, а может, и того, что непонятный приемник вдруг начнет меня фотографировать. Однако - действительно заиграла музыка!

Надо сказать, по-настоящему удивляться я не умею. Всех чувств хватает минут на пять, а потом все становится на свои места. Подумаешь, коробочки с музыкой! Наука на месте не стоит, мало ли что успели изобрести, пока я валялся в бреду и смотрел многосерийные кошмары...

Песня была хорошая, очень хорошая, про любовь к Родине - я такие обожаю. Пела женщина, и в голосе ее чувствовались неподдельные эмоции, словно она не пела, а буквально жила этим.

"Я, ты, он, она - вместе целая страна,

Вместе - дружная семья..."

– Здорово, - Хиля разливала нам чай, отгоняя Ласку, которая норовила забраться на стол и понюхать поющий ящичек, - прямо как в музыкальном театре. Но это не так удобно, как пластинки. Представляешь, чтобы снова послушать песню, надо обратно пленку перематывать! А я все время на начало не попадаю, то недолет, то перелет.

– Привыкнешь, - Зиманский по-хозяйски положил себе яблочного варенья и принялся дуть на чай.

– А вообще, - Хиля уселась рядом со мной, - мне нравится. А тебе, Эрик?

Я не знал, что ответить. Сказать "нравится" - значит, немного соврать. Радио, в котором надо перематывать пленку - это как-то... А с другой стороны, и "не нравится" сказать нельзя, потому что песни одна другой лучше.

– Ничего, - я вежливо улыбнулся.

– Так я и думал!
– Зиманский захохотал и хлопнул себя по коленке, испугав котенка.
– "Ничего"!.. Ты, Эрик, меня приводишь в настоящее умиление.

– Ты обиделся, что ли?

– Брось. Мне весело! Я к тебе просто неравнодушен - до того ты забавное существо.

– Не надо так говорить о моем муже, - неожиданно ощетинилась Хиля, сверкнув на Зиманского глазами.
– Еще раз скажешь, дам ложкой по лбу. Ты меня знаешь.

– Все, все!
– он поднял руки.
– Понимаешь, Эрик, мы тут как-то говорили о тебе, и я вот так же выразился - "существо". Но это же любя!

– Достаточно того, что я его люблю, - моя жена надулась, но тут же смягчилась.
– Ладно, Егор. Как ты говоришь - "проехали".

Началась следующая песня, заставившая меня даже похолодеть, настолько глубок и точен бы ее смысл:

"Не думай о секундах свысока,

Настанет время - сам поймешь, наверное:

Свистят они, как пули у виска,

Мгновения, мгновения, мгновения..."

– Это вообще-то старье, - вполголоса заметил Зиманский, - но классика не стареет, верно?

– Помолчи, - я махнул на него рукой, буквально кожей впитывая каждое слово.

И Зиманский, и Хиля почтительно притихли. До самых последних аккордов они молчали, переглядываясь, и на лице моей жены то возникала, то затухала легкая, мечтательная, почти детская улыбка. Наверное, ей песня тоже понравилась - хорошую музыку она всегда любила. А может, дело было не в песне...

Потом, помню, Зиманский выключил "кассету", вставил другую, но музыка не заиграла, и минуты три мы болтали в полной тишине. Зато потом раздался щелчок, шум, и я услышал точное повторение нашего разговора! Сначала говорила Хиля, ей ответил Зиманский, и вдруг...

Это был какой-то чужой голос, мужской, но довольно высокий, как у подростка, он говорил моими словами, но это ведь был не я, совсем не я, а кто-то другой!

– Это ты, ты, - успокоил Зиманский.
– Есть такое у человека свойство: себя он слышит не так, как другие. Вот и кажется...