– Обязательно. Только ты не вырастай злым, зачем это тебе? Нужно совершать добрые поступки. Даже не для того, чтобы не попасть сюда, а просто так...
– он о чем-то задумался.
– А как твоя фамилия, сынок?

Повинуясь какому-то шестому чувству, я назвал ему свою прежнюю фамилию - фамилию родного отца, и он кивнул, словно записав ее в такую же мысленную записную книжку, как у меня.

Почти две недели после этого я прожил под невидимым прессом отстраненного, холодного страха: что будет, если "папа" узнает о моей вылазке? Порка? Лишение каких-то удовольствий? Сидение в темной кладовке без ужина?.. Все это было для "папы" как-то слабо, и я мучился, пытаясь вообразить наказание, которое он для меня придумает.

В общем-то, нельзя сказать, что этот человек ко мне плохо относился. Уже то, что я стал официально считаться его сыном, говорило очень о многом: далеко не каждый мужчина решится записать на себя чужого ребенка. Но "папа" на это пошел - а значит, тремя годами брака дело не ограничится, он будет продлевать его до тех пор, пока мама сама не захочет уйти или пока оба не умрут от старости.

Но любить жену - не то же самое, что любить ее ребенка, и я это чувствовал. Ответственность - да, но что помешало бы "папе" отправить меня, к примеру, в интернат? Или что похуже - для моего же блага?..

Однако шли дни, ничего не происходило, и я понемногу успокоился.

Третий же запрет - насчет спальни - нарушился как бы сам по себе, без моего участия, и виновата в этом была мама.

* * *

Девчушка позвонила снова, и на этот раз дверь открылась. На нас дохнуло теплом, изнутри потек настоящий теплый ветер, и веселый человек в расстегнутом пиджаке поверх свитера приветливо спросил:

– Принесли?

Мы ошарашенно молчали, потом я первым пришел в себя, осторожно отодвинул за плечи свою хрупкую спутницу и объяснил:

– Мы ищем женщину - старушку. Ушла за продуктами и пропала. Думали, может, она у вас?

– У нас?
– удивился веселый.
– Нет. Уж кого-кого, а старушек сегодня не было. В больницу ходили?

– Вообще-то нет, - подала голос девушка.
– А думаете, надо?

– Ну, а куда еще?
– человек пожал плечами.
– Я просто не знаю. Старушка... Какая она из себя-то, ваша старушка?

Девушка принялась описывать стандартные приметы: пальто, меховой воротник, платочек, валенки, но весельчак оборвал ее:

– Можете и к дознавателям сходить. Если уж кто-то знает, то они. Сходите, сходите... А я вас за других принял, - он хохотнул.
– Бессонница доконала!
– и дверь перед нами захлопнулась.

– К дознавателям...
– медленно повторила девушка.
– Пойдете со мной? Может, вам домой надо?
– она кивнула на мой глаз.
– Болит ведь, наверное?

Глаз совсем успокоился, и я начал забывать о нем. А вот ее хорошенькое личико интересовало меня все больше.

– Милая, тебя зовут-то как?

– Ох, правда. Даже не познакомились... Полина.

– Эрик, - я протянул ей свободную от свертка руку.
– И давай со мной на "ты". Знаешь, я ведь теперь инвалид. Глаза - нет! На проволоку напоролся.

– Вы так легко об этом говорите!

– А как мне? Глаз-то обратно не вырастет. Завтра на комиссию запишусь, зеленую карточку мне дадут...

– Пособие, - кивнула Полина.

– Да, пособие. Целый день на кровати валяться буду и книги читать.

– Со скуки же помрете!
– она фыркнула.
– Слушайте, а вы не боитесь дознавателей? Я боюсь.

– Да нет, чего мне их бояться? Мой отец был дознавателем... А в автобусе я буду бесплатно ездить, представь, куда хочу - и бесплатно.

– Угу, - тема инвалидности Полину, похоже, мало интересовала.
– А что им говорить? Они же спросят: почему к нам пришла?

– Скажи, как есть: так и так, пропала бабушка, - я взял ее под руку и повел к темной махине Управления Дознания, - пошла за сахаром и не вернулась. Они сами разберутся. А тебе никогда не хотелось иметь зеленую карточку?

Полина раздула ноздри с чуть заметным раздражением:

– Нет, никогда. Что хорошего? Смотрят, как на неполноценную... А вам, похоже, хочется.

– Может, будешь меня все-таки на "ты" называть?.. Ну, хочется, да. И пускай себе смотрят! Когда я еще мальчишкой был, мой отец хотел мне такую сделать, да мама не позволила.

Мы поднялись по широким каменным ступеням, припорошенным лишь тонким сегодняшним снегом, без наледи, которую кто-то, должно быть, тщательно счищал каждое утро. Машинально я вытер ноги о решетку перед входом, то же самое сделала и Полина, и мы вошли беспрепятственно в полутемный гулкий вестибюль.