Уже позже, через несколько дней, я вдруг понял, что платил вовсе не за боль, а именно за облегчение, за свободу и покой, за избавление от мук не то совести, не то страха. Все это прошло вместе с оставленными ремнем следами, и даже родители перестали казаться куклами, они снова были моими отцом и матерью - любимыми.

А солнечной зимой, под конец января, в моей жизни появилась Хиля.

* * *

– Сколько вам лет?
– неожиданно поинтересовался Голес, пристально рассматривая Полину.
– Пятнадцать? Шестнадцать? Кем вы приходитесь этой бабушке?

– Шестнадцать. Мы соседи. Я ее всю жизнь знаю, - девушка слабо улыбнулась.
– Можно сказать, она моя няня. В общем - люблю я ее.

– Любите - это хорошо, - покивал дознаватель.
– И изложили вы все очень толково. А вот найдем мы вашу няню или нет, сказать не могу. Как повезет. Со стариками всегда так - наудачу.

– Почему же?..

– Она, когда в магазин ходит, социальную карточку с собой берет?

– Нет, зачем? Только талоны и деньги.

– Вот видите. А стало с сердцем плохо, упала на улице, головой ударилась - и все. Карточки нет, память отшибло, а на лицо они ведь похожи, и занести ее в другой район могло запросто.

– Кто похож?

– Ну, старушки.

– Это для вас, может быть, - Полина обиделась, - а для меня тетя Аня одна на свете такая.

Голес сочувственно вздохнул:

– Конечно. Но это поможет следствию только в том случае, если вы лично будете ездить со мной по социальным приютам, домам инвалидов, моргам и другим учреждениям, куда могла попасть ваша бабушка. А вы не будете, верно? Там мало приятного.

– Если будет надо - и поеду!

– Если будет надо, я вас сам вызову. А пока мой вам добрый совет: поищите ее сегодня сами, своими силами, а завтра утром, на свежую голову, приходите сюда - если не найдете, конечно. И принесите ее фотографию, можно маленькую, но главное - поновее. Нам важно, как ваша бабушка выглядит с е й ч а с. И разузнайте, как ее фамилия.

– Хорошо, - Полина убито кивнула.

– Если получится, найдите ее соцкарточку и тоже принесите.

– Вот это не обещаю: она заперла комнату...

Я слушал их, странно спокойный, расслабленный, медленно тающий от какого-то всеобъемлющего предчувствия конца, словно через минуту над Управлением должна была разорваться атомная бомба.

Мне хотелось даже не крикнуть, а шепнуть, низко наклонившись к маленькому розовому уху Полины: "Пойдем отсюда. Я обещаю, что найду твою старушку, только пойдем, не надо больше тут оставаться!". Ухо было заманчиво близко, темная прядь волос лежала за ним, удобно устроившись в теплой ложбинке, словно дужка очков.

Мы поднялись, прощаясь, и Голес неожиданно взял крошечную кисть девушки и коснулся ее губами. За дверью, в коридоре, заскрипели под чьей-то тяжестью доски пола, я вздрогнул. Наверное, что-то отразилось на моем лице, потому что дознаватель, отпустив руку Полины, вопросительно на меня уставился:

– Вы...

– Нет, нет, - я улыбнулся.
– Просто нервничаю.

– А кто повредил вам глаз?
– он прищурился.

– Никто. Я наткнулся на проволоку.

– На проволоку?
– удивился Голес, и его мягкое лицо, сшитое из набивных розовых подушечек, неожиданно сделалось плотным и даже жестким.
– А где у нас проволока на улицах?.. Признавайтесь, на вас напали? Ткнули шилом? Ведь верно - зачем вы запираетесь?

На этот раз удивился я:

– Каким шилом?..

Он укоризненно покачал головой и сказал Полине:

– Вот представляете? Люди сами покрывают преступников. То ли мести боятся, то ли думают, что мы станем таскать их на допросы... Недавно в четвертом районе ограбили молодого парня, рабочего - отняли всю зарплату, талоны, даже социальную карточку. А чтобы не сопротивлялся, воткнули шило в глаз. Тоже, кстати, в левый. И что вы думаете? Пока я из него все это вытянул - семь потов сошло. Упал, говорит, и напоролся на ограду. Я спрашиваю: где у нас такая ограда? Молчит. Гордость не позволяла признаться, что сладили с ним какие-то подонки. Мол, я молодой, сильный, а повалили, как ребенка... Ох уж мне эта гордость! Неужели не ясно, что против лома нет приема? То есть, против шила...

Шаги в коридоре приближались, и я готов был на все, даже выдумать несуществующих бандитов, лишь бы уйти отсюда и не столкнуться нос к ному со своей жертвой. Некстати вспомнилось: я сказал врачу (и медсестра, и роженица это могут подтвердить), что меня пытались ограбить. А если Голес вызовет их?.. Не отвертишься. Все равно не отвертишься. Если врешь - ври до конца.

– Ну... в общем, да.

– Видите!
– Голес все еще обращался к Полине.
– Нет, вы видите!

Девушка сочувственно покивала и оглянулась на меня, как мать на ребенка, скрывшего победу на школьной олимпиаде по математике.

Шаги были уже совсем близко. И тут меня осенило. Даже не осенило, просто инстинкт убегающего животного обрел вдруг конкретные очертания.

– Я пытался задержать вора, - сказал я и удивился, до чего естественно звучит мой голос.
– Он убегал по улице с курткой, я схватил его за руку, а он развернулся и...

– С чем? С курткой?
– Голес впился в меня глазами, как когтями.
– Это точно?..

– Да. Это была синяя ватная куртка, я хорошо разглядел.

Полина нахмурилась. Что у меня в свертке, она, конечно, не знала. Но врачу я, кажется, об этом сказал. Или не сказал?.. Все равно - лучше потерять куртку, чем свободу. Если понадобится, если спросят - отдам, черт с ней. Скажу, что отнял у грабителя. Может, еще и поблагодарят...