Я думал так, потому что знал: по сравнению с социальным приютом все это - страшная роскошь. В приют нас водили на экскурсию еще в первом классе, и я долго вспоминал потом длинные, ярко освещенные белыми плафонами спальные помещения, в которых стояло по двадцать одинаковых металлических коек, застеленных светло-серыми одеялами. К каждой койке полагалась деревянная тумбочка с крошечной настольной лампой, узкий, в одну дверцу, шкафчик, прорезиненный коврик с номером и жестяной тазик. Все. Больше ничего житель приюта не имел, кроме, разве что, личной одежды и нескольких книжек. Все было общее: столовая (готовить что-то самостоятельно, даже чай, строго запрещалось), туалет, душевая, комната отдыха. В каждой спальне висел на стене график уборки помещений, который соблюдался неукоснительно. Висел и плакатик с крупными буквами поверху: "Распорядок дня".

В приютской конторе нам показали большой картотечный шкаф, где хранились в отдельных ячейках социальные и медицинские карточки жильцов: на руки документы не выдавались никому. Если с питомцем что-то случалось вне стен приюта, на место происшествия являлся с его картой инспектор. Нам объяснили: это потому, что приют полностью отвечает за тех, кто в нем живет.

"А кто тут живет?" - спросили мы. Люди, попадавшиеся нам в спальнях и коридорах, ничем на первый взгляд не отличались от наших соседей и знакомых, были улыбчивы и приветливы, а некоторые даже угощали нас, первоклашек, карамельками.

Инспектор, которому поручили сопровождать нашу экскурсию, ответил: "В основном, это одинокие старики, инвалиды, бывшие заключенные, вернувшиеся после больших сроков. Много умственно отсталых. То есть - это все нетрудоспособные граждане, у которых нет родных или нет жилья. В отдельном крыле у нас дети-сироты... Таким людям положены зеленые талоны и пособие, но на руки ничего не выдается - мы ведь кормим их бесплатно, выдаем мыло, зубную пасту, другие необходимые вещи. Вот если они переезжают от нас - тогда да. Тогда они сами все получают".

Нам показали специальное отделение - "времянку", состоящее из крохотных четырехместных комнаток. Оно напоминало гостиницу, и обитали там самые обыкновенные люди. Кто-то пострадал от пожара и ждал ордера на новое жилье, у кого-то арестовали родственника, кто-то переехал в приют из закрытого на ремонт общежития. Когда мы пришли, отделение почти пустовало: народ разошелся на работу, и мы смогли все беспрепятственно осмотреть.

Я ходил с классом, озирался и не мог понять: как же можно существовать в таких условиях?.. Да, тепло, кормят, есть крыша над головой, библиотека, кинозал, но это - не жизнь. Это даже хуже, чем в больнице, потому что далеко не у всех есть шансы "выздороветь" и выйти отсюда. Никто не держит, но идти-то некуда! Не жить же на улице...

Я пытался представить, как это - в приюте. И не мог. Одно я хорошо понимал: большинство мечтает вырваться и делает для этого все возможное. Девушки из слабоумных устраиваются домработницами, старушки - няньками, инвалиды упорно ищут места в трудовых артелях, чтобы получить койку в общежитии - в общем, мало кто сидит сложа руки.

И вот, глядя на эту постоянную борьбу даже не за свободу (ведь они - не заключенные), а просто за полноценную жизнь, я был на сто процентов уверен, что наш фабричный дом - это место во всех отношениях превосходное. Но оказалось, что мир, в котором я вырос - просто еще одна ступенька "неблагополучия" на лестнице, ведущей к чему-то действительно хорошему...

Хиля словно уловила мое настроение и улыбнулась:

– О чем думаешь?

– О том, как хорошо нам живется, - совершенно честно ответил я.

Взрослые засмеялись. Девочка тоже хмыкнула:

– А зачем об этом думать? Просто надо жить, и все. Пошли в мою комнату, покажу тебе одну штуку: ты такого еще не видел.

Мы встали из-за стола, поблагодарили, и я совершенно машинально, не отдавая себе отчета, бережно поддержал Хилю под руку. Она удивленно оглянулась, секунду смотрела на меня и вдруг расплылась в широкой улыбке.

В ее комнате, уютной, светлой, заставленной хорошей мебелью, почти не было игрушек, разве что плюшевая обезьяна свешивала длинную лапу со шкафа для несколько фаянсовых собачек сидели рядышком на подоконнике. Зато на письменном столе я увидел с удивлением и мгновенной обжигающей завистью большой, во весь стол, самолет из фанеры и тонкой жести, выкрашенный серебристой краской. Хиля ошиблась - я видел такие раньше, но лишь издали, в витрине главного универмага, куда ходил как-то с мамой за тетрадями и ручками.

– Настоящий бензиновый мотор!
– девочка старалась говорить без хвастливой интонации, но у нее это плохо получалось.
– Отец подарил на день рождения.

Я подошел и осторожно погладил самолет кончиками пальцев:

– И как? Ты уже запускала?

– Нет, - она тоже подошла и легко присела на край стола, по-хозяйски положив ладонь на спину своей игрушки.
– Одна боюсь: вдруг улетит. Хочешь вместе?..

Естественно, я хотел.

– Ты в какую школу ходишь? В нашу?
– Хиля повеселела и уже обдумывала какие-то планы на завтра.