Она опять не удостоила его ответом.

— Я позвоню вашему главврачу, — сообщила она врачу утомленным тоном.

— Хоть министру здравоохранения, — ответил тот любезно, — если главный разрешит, можете в реанимации поселиться!

— Барышня! — позвал Никоненко. — Остановитесь на минуточку. Поговорите со мной.

— Мне некогда, — отрезала Алина, — мне нужно заехать на работу. Хотите разговаривать, можете ехать со мной.

— Куда же я с вами поеду? — перегибался “Анискин”. — В какой такой офис?

Интересно, она никогда не слышала, что с “правоохранительными органами” лучше поддерживать мир и любовь? Что органам этим ничего не стоит устроить кому угодно такую кучу неприятностей, что выбраться из нее будет проблемой не только для генерального директора рекламного агентства “Вектор”?

Хлопнула дверь в конце коридора, протянуло затхлым сквозняком, и в узком больничном пространстве, пропахшем лекарствами и бедой, материализовался министр по делам печати и информации — или как там — Дмитрий Потапов. Следом за ним двигался охранник, а следом огромная корзина цветов. Очевидно, кто-то ее нес, но кто из-за огромности корзины было не разобрать.

Как в сказке, все моментально перестали ссориться и забыли, о чем только что говорили.

— Добрый день, господа, — издали сказал Дмитрий Потапов, не повышая голоса, — как вас много! Вы все стоите в очереди, чтобы навестить Маню Суркову?

— Верочка, кофе сделайте нам, пожалуйста, — приказала Алина и, обойдя длинные капитанские ноги, с комфортом размещенные посреди ее стильного кабинета, повесила в шкаф норковую тужурку. — Вам с чем? С молоком? С сахаром? С пирогами?

— Вот у меня приятель есть, Павлик, — душевно сказал косивший под Анискина капитан, — бо-оль-шой человек, а у него буфетчица, Тамара. Она та-акие пироги печет — пальчики оближешь!

— У нас никто не печет, — сказала Алина сухо, — у нас в булочной покупают. Так с чем вам кофе?

— С сахаром и с молоком, — решил Никоненко, — и с покупными пирогами.

Она даже не улыбнулась.

— Верочка, с сахаром, молоком и пирожными. Спасибо. Простите, я отвечу на звонок.

Кабинет с черной и серой мебелью, такой же стильный, стремительный и удлиненный, как она сама, подходил ей идеально. Интересно, кто же платит за все это — за мебель, за офис на Рождественском бульваре, за “Тойоту”, за норковый мех внутри тужурки?

С телефоном она разговаривала гораздо более благосклонно, чем с капитаном Никоненко, и капитан решил, что звонит как раз кто-то из тех, кто за все платит.

— Нет, — сказала она и нежно улыбнулась, — я сегодня никак не могу, у меня Федор ночует. Маня в больнице. Скоро. Ну что ты, он замечательный, я рада, что он со мной! Нет, не объявлялась. Ты же знаешь ее мамашу! Да. Целую, пока. Вечером звони! Секретарша подала кофе и какие-то невразумительные штучки в бумажных кружевцах — очевидно, пирожные.

— Алина Аркадьевна, звонили из “Хьюлитт Паккард” и из мэрии.

— Из мэрии кто звонил?

— Сказали, что по поводу первомайских праздников, и не назвались.

— Пусть Никита позвонит, с кем он там в контакте? Пусть позвонит, все выяснит и зайдет ко мне, а с “Хьюлиттом” я разберусь.

Секретарша вышла, а Алина взглянула на часы — в третий раз за пять минут. Это было любопытно.

— Да бросьте вы, — сказал Никоненко осторожно, — что вы нервничаете? Вы же не на улице ребенка бросили, а оставили с уважаемым человеком…

— Да какое это имеет значение — уважаемый он или не уважаемый! — рассеянно возмутилась она и потерла лоб. — Он сказал, что отведет его к Мане и водитель привезет его сюда. Ну сколько он может пробыть у Мани? Ну, десять минут. Не полчаса же!

— А может, два часа. Ничего с ними не будет.

— В Потапова уже один раз стреляли, — сказала она ледяным тоном, — и попали в Маню. Вы точно уверены, что в него больше не будут стрелять?

— Послушайте, Алина Аркадьевна, — сказал Никоненко и, потянувшись, поставил недопитую чашку на край шикарного стола, — я уверен, что стреляли вовсе не в Потапова. Стреляли в вашу подругу и не убили чудом. Так что давайте не осложнять друг другу жизнь взаимным презрением. Вы мне быстро и толково ответите на все вопросы, и я от вас отстану. До следующего раза.

Она так изменилась в лице, что капитан даже пожалел, что сказал ей об этом.

— В Марусю? — спросила она, как будто не поняла. — Стреляли в Марусю?!

— Алина Аркадьевна, голубушка вы моя, — начал “Анискин” отвратительно задушевным тоном, — я понимаю, это страшно и неприятно. Но так случилось. Поэтому вы мне быстренько ответите на все вопросы, и я поеду искать того, кто стрелял в вашу дорогую подругу.

— При чем тут Маруся?! — за время его монолога Алина немножко пришла в себя, по крайней мере настолько, чтобы снова пойти в атаку. — Господи боже мой, да с чего вы взяли, что это в Марусю… из-за Маруси…