— Нет-нет, — успокоил ее Никоненко, — я из комиссии по наследству. Она меня не посылала. У меня работа такая.

— Так идите и делайте свою работу! — гаркнула Инесса. — И знайте, как только я докажу свои права на наследство, я никого сюда больше не пущу, и не надейтесь даже! Я заставлю всех — всех! — принести мне письменные извинения, шлюху запру в сумасшедший дом, а ублюдка сгною в интернате!

— Бог в помощь! — сказал Никоненко и поднялся с липкой табуретки. Кажется, джинсы придется сегодня стирать. — Проводите меня в его мастерскую.

— Сами дойдете! — отрезала сестра гения. — По коридору до конца и направо. Мастерская открыта. И знайте, что я вас не боюсь! — крикнула она, когда он уже выходил из кухни. Послышался мягкий прыжок — кошка спрыгнула с ее колен, и в раковине вновь зашумела вода, очевидно, хозработы были продолжены.

Кое-как Никоненко добрался до конца захламленного коридора и потянул обитую дерматином дверь.

Даже в серый день в мастерской художника Арнольда Шеффера было очень светло. Так светло, что у капитана после сальной темноты коридора и кухни заслезились глаза. Светились потолок и стены, сплошь состоявшие из окон. Свет обливал пустые подрамники, ряды деревянных полок с разложенными трубками бумаги, тюбиками, гипсовыми головами и руками, непонятными приспособлениями и иностранными жестяными банками. Что держат в жестяных банках художники? Краску? Растворители?

На нижних полках были в беспорядке навалены холсты и — как пустые глазницы — старые деревянные рамы.

Капитан вытер глаза ладонью. Ладонь была выпачкана чем-то липким. Очень хотелось вымыть руки, и капитан огляделся в поисках раковины. Раковина нашлась за хлипкой китайской ширмочкой. Раковина была чистенькая, блестящая, и полотенчико было пристроено рядом, свежее и, кажется, даже крахмальное. Очевидно, в мастерской художник Шеффер ухаживал за собой сам, сестру-подвижницу к этому делу не привлекал.

Картин было много, гораздо больше, чем десять. Никоненко, плохо знакомый с жизнью и бытом модных художников, подивился, что их так много. Ему представлялось, что гениальный художник всю жизнь пишет одну гениальную картину, вроде “Явления Христа народу”, голодает и носит холстинковую робу, измазанную краской.

Сначала он обошел мастерскую по периметру, зачем-то приподнимая картины и заглядывая за них. Возле одной он задержался и долго смотрел, вытянув шею, как гусь. Потом усмехнулся и продолжил осмотр.

Все картины так или иначе напоминали “Кошку на радиаторе” и были Никоненко совершенно недоступны. Двигая подрамники на подставке, он пересмотрел их. Гипсовые руки и головы на полках мешали ему смотреть, заставляли то и дело оглядываться по сторонам и вновь повторять себе, что это просто рабочие материалы, а вовсе не куски человеческой плоти.

В следующем ряду были портреты. Очень странно, но лица на портретах были действительно похожи на лица. Как будто портреты и картины рисовали два совершенно разных художника.

Или как принято говорить? Писали?

— Ну что? — Каркающий прокуренный голос заставил капитана сильно вздрогнуть. — Посмотрели?

Инесса Шеффер стояла на пороге мастерской, кошка терлась о ее ноги, оставляя на брюках клочья серой шерсти. Папиросы не было. Скорее всего, брат запрещал ей заходить в мастерскую с папиросой. Сам он не курил, Никоненко голову мог дать на отсечение — в мастерской не было ни окурков, ни пепельниц, ни застарелой табачной вони.

— Он и портреты писал? — пропустив мимо ушей ее вопрос, поинтересовался Никоненко.

Инесса то ли засмеялась, то ли закашлялась.

— Ну конечно, он писал портреты! Вы разве не видите? Он получил известность именно благодаря портретам, хотя я умоляла его не размениваться на мелочи, не швырять талант на ветер, но разве он слушал меня!

Никоненко не очень понял, почему талантливый художник не может писать портретов и почему это называется “размениваться на мелочи”.

— Ну ладно. Посмотрели, и хватит. Хватит!

Не обращая на нее внимания, Никоненко продолжал передвигать портреты на подставке. Их оставалось всего два, когда он увидел это лицо.

Он ожидал чего-то подобного, но в голове внезапно похолодело так, что кожа натянулась, и волосы зашевелились на затылке.

— Кто это? — спросил он у Инессы, которая так и стояла на пороге.

Она пожала плечами:

— Откуда я знаю?! И вообще, что-то мне кажется, что вы не из комиссии по наследству.

— Вам правильно кажется, — он сунул ей под нос удостоверение, — я из уголовного розыска. Отвечайте быстро и внятно. Кто на портрете?

— Не знаю, — пробормотала растерявшаяся Инесса, — я не знаю. К нему приходило очень много людей. Я не следила. Он мне не разрешал. После того, как я выгнала его шлюху…