— Наверное, для устрашения, — подумал Сергеев, вынимая из пиджака его содержимое.

Паспорт и бумажник перекочевали в руки второму бодигарду: высокому, с бритым черепом и неожиданно маленьким подбородком и носом. Даже не носом, носиком, на массивном, как чугунная сковорода, лице.

— Значит, Касаткин, Петр Константинович, уроженец Сыктывкара. Прописка донецкая, — сказал он с вопросительными интонациями в голосе. — Так?

— Это вы мне? — спросил Сергеев, не оборачиваясь.

— Можешь повернуться, — встрял светловолосый. — Тебе в детстве говорили, что когда разговариваешь с приличными людьми, надо в глаза смотреть?

— С дорогой душой, — сказал Михаил, поворачиваясь, — только сам определись, а то, как-то не очень получается. То стань лицом к стене, то повернись. И с приличными людьми, уж извини, тоже полная неопределенность. Откуда мне знать — приличные вы, неприличные? Я ж вас в первый раз вижу.

— А ты у меня спроси, Миша, — проворковала Елена Александровна, кромсая Сергеева взглядом, как казак янычара, — я тебе расскажу. Мне-то ты веришь?

— Не факт, Елена Александровна, — возразил он, — мне вы сказали, что это домработница пришла. А они на домработницу не похожи, уж извините. И на мажордомов тоже. Таких, знаете ли, в мажордомы не берут.

— Остряк, — сказал бритый, и подергал себя за мочку уха.

— Точно, — сказал светловолосый, и почесал щеку размеренным, неспешным движением. Под ногтями заскрипела модная трехдневная щетина. — Такой острый, что пора тупить. Слышишь, Касаткин, или как тебя там? Ты лучше нас не зли. Зачем тебе проблемы?

По идее, такое звучное почесывание должно было клиента пугать. Сергееву же стало по-настоящему смешно.

— Господи, кому в голову пришло посылать за мной этих двух недоумков? Супермены хреновы! Давайте уж быстрее к шефу ехать, что ли? Ей-богу, не сдержусь и накостыляю!

— Улыбается, — сказал светловолосый, посмотрел на бритого вопросительно и предположил. — Наверное, давно не били?

— Давайте без травм, ребята. Зачем нам друг друга ронять?

Тут уж заулыбались бодигарды — у светловолосого даже стали видны жевательные зубы.

— Шутник, — проговорил он, скалясь. — Тебе кто-нибудь говорил, что тебе на сцену надо? Народ смешить. Ты кого ронять собрался, мечтатель?

— Вы бы хоть корочки показали, красавцы, — укоризненно произнес Сергеев. — Предупредили бы, что так, мол, и так, выполняем волю государеву. Слово и дело!

— Какое слово? Какое дело? — переспросил бритый. — Ты что — с дуба упал? Сейчас как ебну промеж глаз, будет тебе и слово, и дело!

— А ну — без мата, — сказала госпожа-генеральша командным тоном, — не в казарме.

— Без удостоверений не пойду, — спокойно проговорил Сергеев, — кто вы такие — не знаю. А вдруг — извращенцы?

— Удостоверения покажите, — приказала «бабушка», — а то начнете тут махаться, а мебель у меня новая и дорогая.

— А хрен ему … — начал было светловолосый, но Рысина глянула на него так, что фраза осталась незаконченной.

Оба нехотя достали удостоверения, по старой голливудской моде, закрепленные тонкой стальной цепочкой к петле внутреннего кармана.

— Руками не лапай, — пробурчал бритый недовольно, — так смотри.

— Четвертое отделение жандармерии, — прочитал Сергеев про себя, — ротмистр Шечков. Ротмистр Краснощеков.

Удостоверения были красивые, новые. Выданные уже после восшествия на престол Государя. Пластиковые карты с нанесенной под верхний слой голограммой раскинувшего крылья двуглавого орла, принтованной фотографией и защитой от сканирования.

— Четвертое управление? — спросил Сергеев в слух. — Зачем я нужен контрразведке?

— Посмотрел? — спросил бритый, оставляя вопрос Михаила без ответа. — Понравилось? Тогда, пошли.

— Ордера у вас с собой, конечно, нет?

— Миша, — сказала Елена Александровна почти нежно, — ну, что вы спектакли устраиваете? Какой ордер у контрразведки? Говорят вам — идти, значит, надо идти. Начальство приказало.

— У меня, Елена Александровна, в Москве начальства нет.

— Ошибаетесь, Миша, — улыбнулась госпожа-генеральша, — начальство ваше в Москве есть. И никуда не уезжало, надо сказать, последние лет сто. В войну, разве что, в сорок первом, и то — на несколько дней. Не ерепеньтесь. Вам это не к лицу. Инструкции такие, я же говорила.

В руках у светловолосого мелькнул туб разового шприца.

— А вот этого не надо, — сказал Сергеев веско, глядя ему в глаза, — лучше убери сам. Ноги вырву.

— Спокойно, — интонация у бритого стала мертвенной, механической. Он даже руку протянул к своему коллеге, ротмистру, будто хватать его собирался. — Не надо резких движений. Шприц убери, Шечков, не дурей.

— Я жуть, как уколов не люблю, — продолжал Сергеев, не отводя взгляда от лица светловолосого, — с детства. Боюсь — смертельно. А когда я боюсь, я становлюсь невежливым, роняю мебель, людей роняю. Это у меня детские страхи, рефлекторное.