– Милая, увы, но я действительно не понимаю тебя. Ты же знаешь, что сделаю все возможное для твоего счастья. Объясни, пожалуйста, чего же ты хочешь, и я постараюсь…

– Ребеночка, – опять возвращаясь к шепоту, протянула она.

Затонов услышал и откинулся на спину, не в силах смотреть в ее темные сейчас глаза. Как будто он сам не желал того же?! Как приходили мысли о своих детях, так он немедленно гнал их, специально изыскивая еще какую-нибудь срочную работу. Спасение от неосуществимых желаний – только напряженная пахота. Эту формулу он вывел для себя давным давно. А Сюзанна… Мачеха-природа заложила в женщин зов к продолжению рода в значительно большей степени.

– Ну и какое будущее нашего ребенка может ожидать здесь – под лунной поверхностью? В недосягаемости до себе подобных? – жестко, может быть слишком жестко спросил подполковник, не поворачивая головы.

Так и лежал, уставившись невидящим взглядом в потолок, пока не услышал тихие всхлипывания. Повернулся и стал осторожно поглаживать. Она немедленно придвинулась, положила голову ему на грудь, обильно увлажняя текущими без остановки слезами, и жалобно проскулила:

– Так хочется маленького…

Он гладил плачущую женщину по дрожащей спине, чувствуя, как у самого разрывается сердце.

Сюзанна неожиданно подняла голову, вскинулась, вырываясь из его рук. Ее взгляд… Слезы высохли, как по мановению волшебной палочки, глаза пылали яростью. Прыжком, откинув простынь, взлетела с постели, ринулась к письменному столу, выдернула ящик, схватила ленту ментоинтерфейса, натянула ее на голову и, совершенно не обращая внимания на громко стукнувшийся об пол ящик и раскатывающуюся из него разную мелочевку, села на постель напротив окна-монитора.

– Сюзи! – воскликнул Затонов.

– Не мешай! – приказала она, выставив в запрещающем жесте руку.

Изображение Наташки на огромном экране немедленно сменилось на длинные ряды строчек. Формулы генной инженерии менялись с невообразимой быстротой.

Павел тоже поднялся – сейчас он почему-то очень хотел увидеть ее не со спины.

Почти неподвижная как статуя, нагая Сюзанна сидела на самом краю постели, упершись руками в разведенные колени. Только устремленные к монитору груди часто-часто вздымались, а зрачки серых глаз на замершем лице бегали, следя за появляющимися на экране новыми летящими строчками. Казалось, девушка сама хочет оказаться там, внутри монитора среди этих бесчисленных формул.

Затонов вдруг поразился, какая она сейчас целеустремленная, вдохновленная непонятно чем. Напоминает саму себя – ту, что была возбужденной до предела во время боя с генаями.

Краем глаза заметив какое-то изменение на экране, Павел посмотрел туда. Строчки побежали заметно медленнее, нарисовалась и исчезла пара непонятных таблиц, затем вспыхнули цветные объемные графики – тянущиеся куда-то переплетающиеся линии казались живыми. Потом растаяли и графики – на мониторе опять все быстрее и быстрее побежали формулы, наполняясь числами. В какой-то момент показалось, что разогнавшись еще быстрее, они вылетят за пределы экрана, но неожиданно строчки остановились, как будто ударившись о неодолимую преграду. Последняя формула вдруг разрослась, вытесняя все остальные, обзавелась широкой рамкой и, окрашиваясь в переливающиеся цвета радуги, обзавелась снизу тремя жирными подчеркивающими линиями.

Ожившая Сюзанна – напряженная поза куда-то стекла – отпрянула от монитора, стянула с головы ленту интерфейса, гася экран, все еще невидящими глазами посмотрела на Затонова, опять заревела, при этом расцветая улыбкой, и счастливо заявила:

– Пашка, я дура! Я – непроходимая дура!

Ничего не понимающий подполковник подскочил к ней, прижал к груди, начал гладить по плечам, по спине, одновременно прикидывая, где взять и как незаметно вогнать дозу транквилизатора – может быть, еще удастся вернуть обратно поехавшую крышу любимой?

Сюзанна оттолкнула его и, размазывая слезы по лицу, начала что-то быстро-быстро тараторить. Подполковник придвинулся и, тряся за плечи одновременно ревущую и радостно улыбающуюся женщину, попросил:

– Сюзи, родная, ну пожалуйста, приди в себя.

Она перестала говорить, в глазах появилась осмысленность. Девушка прижалась к его груди и наконец-то вполне разборчиво прошептала:

– Пашенька, не ругайся. Просто я теперь знаю, как сделать, чтобы у нашего ребенка было будущее.

А он… Он почему-то сразу ей поверил. Может быть потому, что в глубине души очень уж хотелось верить в несбыточное?