Сегодня день моей свадьбы — «первой свадьбы», как я говорю — в мэрии. А все еще здесь.

Днем мне много лучше. Вчера опять уменьшили прививку уже на 3, а анализ такой же хороший. Сегодня был Ляббе, все те же хорошие слова, выразил надежду в скором времени видеть моего сына, а когда отпустят — тоже неизвестно. Если не будут больше уменьшать прививку, то, может быть, в четверг.

Просила принести мне сыру и масла, т. к. голодаю. Сегодня и попируем. Завтра просила принести парочку яиц. Делаю мои милые платочки и читаю «Войну и мир». Платочками занимаюсь с большим удовольствием. Читать не то что надоело, а устаю.

Вот я и дома. Вчера вернулась. Думала, буду визжать и плакать от радости, а вместо этого — такое грустное состояние. То, что я натпла дома, оказалось так невесело, что меня сразу охватили самые печальные мысли. Оба — Мамочка и Папа-Коля без работы. Голодают в самом полном смысле этого слова. В лучшем случае едят в день по селедке, да пьют чай без сахара. Юрий берет аванс, чтобы как-нибудь помочь им. Из моих 200 фр<анков>, которые я набрала месяц назад, столько работая и экономя, сегодня 84 фр<анка> заплатили в госпиталь, поделились немножко с нашими — они хоть сахару и картошки купили. Купила им чаю, из еды себе. И осталось совсем немного. Ту неделю, или хоть половину, но как-нибудь вытянем, а там, хоть опять в госпиталь ложись.

Да так, наверное, и придется. Анализ у меня сегодня плохой очень, и я в первый раз в жизни смошенничала: убавила, записывая его. И никогда я не думала, что, вернувшись домой, буду таким инвалидом. Я страшно ослабела, хожу так, что жалко на себя смотреть. Нет энергии даже читать, не то что вымыть посуду или немножко убрать в комнате. И ничего не хочется, ко всему потеряла всякий интерес. Вчера вечером к Юрию заходили Мамченко, Мандельштам, приходили по поводу переписки. И долго засиделся Яновский. Говорили, спорили. А мне было бесконечно все равно, что пишет Кнут или о чем говорит Терапиано. Так, будто все это осталось в том мире, из которого я давно ушла и куда у меня нет никакого желания возвращаться. В госпиталь надо ездить два раза в день, по крайней мере, теперь, пока я так слаба. Может быть, после, если не лягу, будут впрыскивать и один раз. Завтрашнего утра боюсь. Сегодня в другой палате я могла скрыть анализ, а завтра у себя — все увидят. Как страшно — это бесконечное (а на этот раз, действительно, уже бесконечное) лежанье. До родов осталось немного больше 3 1/2 месяцев, — неужели же все их пролежать? Хотя бы немножко побыть дома, пока деньги есть.

До отъезда в госпиталь осталось полтора часа — лягу спать.

Вот уже неделю дома. Немножко поправляюсь. Силы прибывают с каждым днем, это чувствуется. Появляется уже некоторая потребность жить, т. е. внешние события как-то начинают затягивать. Сначала хотелось только есть и спать, потом появилось желание вымыть посуду и убрать, вообще что-то делать. Сегодня даже немножко постирала и устала очень. Все-таки страшно слаба. И подумать не могу о том, чтобы идти, например, в Люксембургский сад или к Сене. Много сплю. Читать, и тем более заниматься чем-нибудь серьезным, нет никакой энергии.

Анализы плохие, хоть ацетонов много меньше. Почему-то держится сахар. Вообще, невесело. Хотя в госпитале все находят, что у меня отличный вид. По утрам, в 8 часов, приезжаю совершенно бодрая, в 4 уже хуже, больше устаю, хотя и в метро еду теперь хорошо, больше не тошнит, как было. Часто уступают место — живот-то ведь вылезает.

Мамочка второй день как ездит на службу — нашла работу в кукольной мастерской. Далеко отсюда, на Montmartre, и работа с 9 до 7. Еще не известны точно условия. Мне очень без нее скучно. Сейчас она — самый близкий, самый необходимый для меня человек. Когда она не работала, мы вместе ездили в госпиталь, так что и она как-то уже вошла в ту жизнь. Теперь я ей рассказываю все госпитальные новости. Мне всегда с ней есть о чем поговорить, м<ожет> б<ыть>, просто по-женски. Она больше всех из всей семьи ждет и любит моего ребенка. Другие неприятно-безразличны.

С Юрием отношения чисто внешние. Внутренние как-то совсем отсутствуют. Когда он приходит, я бываю очень усталая, на все только огрызаюсь, а вскорости — засыпаю. Когда приходит Мамочка, я сейчас же ухожу в ту комнату. Наверно, это его обижает. Ни одного разговора, как будто и не о чем. Да и в самом деле интересы у нас сейчас так различны. Он очень много занят сейчас Союзом — устройством вечеров, изданием Сборника. Меня все это сейчас не затрагивает. А ни о чем больше мы и не говорим.

Сейчас приезжал Станюкович и привез «Возрождение», где есть небольшая заметка Гулливера о его книге [165] . И доволен, и разочарован.

Вчера Юрий вернулся из Союза в 3 часа. Я проснулась. Спросила, с кем был? С Мамченко и Поплавским, у Notre Dame. И я подумала: бродил по ночному Парижу с интересными ему людьми после литературного вечера, провел время в интересных разговорах и спорах. И возвращается домой: жалкая комнатушка, больная и беременная жена, которая не хочет слушать никаких рассуждений об искусстве и только, только спит и на все огрызается… — что его не тянет домой. Он только лег и вдруг заговорил. Начал говорить то, чего я уже давно ждала.