Дайран очнулся от обжигающе ледяного потока, льющегося за шиворот. Он вздрогнул, замычал что-то невнятное, замотал головой. И ничего не увидел, услышал лишь странный шум. И только спустя пару секунд понял, что кругом совершенно темно, что кто-то положил его на землю и аккуратно макает лицом в ледяной ручей, и что ручей этот шумит под вывороченными корнями огромного дерева.

– Ну, как? Живой? – встревожено спросил рядом знакомый тонкий голос.

– Ты… чего? – выговорил Дайран. – Пусти меня, я сам.

Регда послушно выпустила его, Дайран попытался подняться, и даже сел, поматывая головой. Но к горлу подкатила дурнота, и он самым неподобающим образом вновь скорчился над ручьем. Потом продышался, сел снова. Охнул.

– Водички попей, - сказала Регда в темноте.

– Уф… - сказал Дайран. – Да.

– Чего да? – тихонько засмеялась Регда. – Жив?

– Ага, - пробормотал Дайран и застучал зубами. – Холодно…

– Ты идти-то можешь? – спросила Регда.

– А надо? – спросил Дайран. Мысль о том, чтобы куда-то идти, когда ноги подгибаются и в голове звенит, вгоняла его в еще большую дурноту.

– Надо, - вздохнула девушка где-то рядом.

Глаза Дайрана понемногу привыкали к темноте, он различал уже кроны деревьев, россыпь звезд на небе, темный силуэт шумно дышащего рядом коня, фигуру пленницы, слышал негромкий звон ее кандалов.

– Надо, - повторила Регда. – Чем дальше уйдем, тем лучше. Зверей здесь не водится, огонь можно не разводить, но уйти подальше нужно. Иначе от запаха и я свалюсь тоже, а ты дороги не знаешь, не выведешь. Если тебе совсем плохо, садись верхом.

Мысль о том, что какая-то девчонка будет крепче его, офицера, придала Дайрану сил. Правда, было бы чего придавать – сил этих осталось ровно столько, чтобы передвигать ноги, не терять из виду силуэт спутницы и стараться держать равновесие. Все вопросы Дайран решил оставить до утра. Он просто тупо считал шаги, старался не закрывать глаза и ни о чем не думал. А когда черное небо над головой начало сереть, и тропа под ногами снова покрылась травой, Регда остановилась и тихо сказала:

– Привал…

И вот тогда они просто упали на размокшую землю и заснули.

Потом они хохотали, глядя на друг друга, перемазанных «до степени полосатости», как выражалась когда-то бабушка Дайрана. Потом разожгли костер, и даже попытались умыться в луже, но добились лишь того, что грязь пошла на них разводами. Потом оттирали травой перепачканные пальцы, жевали какие-то корешки, найденные Регдой, жарили на прутьях два огромных рыжика, жевали их с наслаждением, и снова хохотали. А потом вдруг разом замолчали и откинулись в траву.

– Слушай… - тихо спросил Дайран. – Что это было?

Регда ответила не сразу.

– Живое болото, да? – спросил снова Дайран.

– Да, - неохотно откликнулась она. – Если б мы заехали еще на полметра дальше, не выбрались бы.

«Мы», - резануло Дайрана. Она ни в чем не винит его?

– Лошадям спасибо скажи, - так же тихо продолжала Регда. – Если б не они… И Карьку жалко. Не выбралась.

– Прости меня, - после невыносимо долгого молчания сказал Дайран.

Регда качнула головой.

– Ладно… Я и сама хороша, уснула, как дура последняя.

Когда-нибудь после она признается ему, как сильно разозлилась тогда, как устала и решила: будь что будет. В тот невыносимо долгий хмурый день ей не хотелось жить, и тоска навалилась такая, что хоть топись. Регда чувствовала приближение живых болот и все пыталась отыскать дорогу в объезд, а лес водил их, водил; вернее, не лес даже, а злая воля болот, которые чуяли свою жертву за несколько километров. Оттого-то и ускользала от них дорога весь предыдущий день, оттого и тоска наваливалась, и Дайран злился не по своей воле, сам не понимая этого. Быть может, не засни Регда, они бы все-таки сумели выбраться, обогнуть болота по восточной границе, но девушку сморило, потому что в ту ночь она не спала тоже, и стало ей резко все равно. А когда Дайран рванул ее за руку, когда, дико храпя, забились в грязи обреченные кони, вдруг страшно, до животного визга, захотелось жить, и она кинулась на помощь, сама едва понимая, что делает. Если б не лошади – лежать бы им на дне болота…

А потом, стащив с коня уже ничего не помнящего Дайрана, Регда совершенно четко осознала, что судьбы их – ее и этого вот офицера – связаны друг с другом такой веревкой, что пропади один – конец наступит и другому. В обе стороны. И она растирала ему руки, била по щекам, не замечая бегущих слез, и задыхалась от боли и от холода, и дрожала от жалости, тисками сжимавшей сердце. Уже не надеясь, что он очнется, Регда доволокла его до ручья и уронила в ледяную воду. И когда поняла – жив, от облегчения едва сама не потеряла сознания.

Но это – потом, потом… да и признается ли она или вовсе предпочтет промолчать, потому что признаться будет значить не просто рассказать, а еще и многое другое…

А пока они решили устроить дневку. Выбрали хорошую полянку у ручья: здесь, вдали от болот, жизнь лесная кипела вовсю, как и полагается летом, и даже солнце проглянуло из-за облаков. Несчастного коня, которому так досталось накануне, стреножили и оставили пастись вволю. Теперь у них не было ни вещей, ни крыши, под которой можно переночевать – пусть даже это всего лишь крыша кареты. Но, очутившись рядом со смертью, на все эти мелочи вдруг перестаешь обращать внимание. Вот только бы помыться да одежду выстирать, но даже переодеться им было не во что.