Театральная история
Книга представлена в сокращённом варианте. Полную версию книги можно или заказать на OZON http://www.ozon.ru/context/detail/id/22744281/, или скачать на сайте автора.
Неудачливому актеру знаменитого театра снится сон: он назначен на роль Джульетты. Вскоре, впервые за долгие годы службы, режиссер вызывает его для важного разговора. Так начинаются полные юмора и печали приключения главного героя, в которых примут участие священники и режиссеры, журналисты и артисты, красивые женщины, олигархи и домашние коты.
Действие разворачивается в прославленном московском театре и в одном из православных храмов. За власть над публикой и паствой борются режиссер и священник. Мир театра - смешной и трагичный - в романе показан как символ современного общества: артистов поглощают тщеславие и жажда самореализации; журналисты заняты поиском чего угодно, кроме правды; священнослужитель плетет интриги и вступает в альянс с "сильными мира сего". Но в театре кипят и другие страсти: сюжетная основа книги - непредсказуемая и драматичная история любви. В "Театральной истории" сплетаются смелая социальная сатира и глубокий психологический анализ, яркий юмор и захватывающий сюжет. Роман Артура Соломонова актуален, как сегодняшние новости, но его герои в той же степени принадлежат литературе, в какой и жизни. "Когда журналист берется писать книгу, то мотивации бывают самые разные — "не могу мол- чать" или "хочу рассказать вам интересную историю", или "хочу доказать, что тоже могу". Я знаю талантливого, точного, честного Артура Соломонова, я знаю его гражданскую позицию, по- этому его первый большой роман, где есть и детектив, и "театр", и попытка выразить время, — точно будет интересен умной публике. Каковы его мотивации к написанию этой книги — поймете по прочтению".
Кирилл Серебренников, режиссер
"Если одно из свойств писательского дара — пророчество, то автор романа «Театральная история» Артур Соломонов обладает им сполна. Вторжение Церкви, е иерархов в светскую жизнь. Роль денег и зависимость от денег в культурной жизни, в частности, театральной. Автор бесстрашно открыва- ет закипающий котел, в котором удивительным образом заваривается история страстей и стра- хов, желаний и вожделений. И, конечно, это роман о любви, такой, какая она возможна в предлагае- мых обстоятельствах: чувственная и романтичная, безответная, безответственная, настоящая".
В.Харитонов, член жюри премии «Большая книга»
"Артур Соломонов написал смешной, злой и нежный роман про театр, который он ненавидит с такой силой, на которую способна только любовь. Прочтите, не пожалеете!"
Виктор Шендерович, писатель
"Обычно литература питает театр, как мать младенца. Но иногда, крайне редко, бывает наоборот. "Театр" Сомерсета Моэма, "Театральный роман" Михаила Булгакова, "Степной волк" Германа Гессе. Роман "Театральная история" попадает в разряд этих редкостей".
Владимир Мирзоев, режиссер
"Для меня самое главное в этом романе - очень большое сочувствие к актерам. Которые, по большому счету, все порядочные суки".
Алексей Девотченко, актер
"Сочинять художественные тексты, как известно, вещь нелегкая. Еще труднее - писать хорошие художественные тексты. Тексты остроумные и смешные вообще удаются единицам. К этим избранным авторам с полным основанием можно отнести и Артура Соломонова. У него редкий дар легкого и веселого письма".
Николай Александров, критик
"Наверное, со времен Шекспира жизнь стала еще больше похожа на театр, еще более яркой и непредсказуемой. Все герои этого романа - будь то актеры, священники или олигархи пытаются найти себя, реализоваться, но это так непросто… Так много мишуры вокруг и внутри… Но кто-то решается, делает шаг - прочь от суеты".
Эдуард Бояков, руководитель "Политеатра"
АРТУР СОЛОМОНОВ
ТЕАТРАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Будильник кукарекнул — и сон погас.
Лицо Александра исказила недовольная гримаса. Он уже давно собирался сменить звук будильника, но каждый вечер забывал это сделать. А потому утром его неизменно будил хрипловатый, приблатненный петух.
День, начавшийся таким бесцеремонным вторжением, сулил мало хорошего.
Мобильный мерцал и кукарекал — все громче, все настойчивей. Александр протянул руку к тумбочке.
Прошептал в полусонной ярости: “Заткни уже… поганые свои трели…” — и вырубил петуха. Попытался вернуться в сон. Но путь был закрыт.
“Какой сон разрушен!” — проворчал Александр. В этом волшебном сновидении он стоял на бездонной и бескрайней сцене и декламировал Шекспира. Он закончил монолог, и наступила пауза. Та самая, боготворимая артистами всего мира пауза, когда зрители, потрясенные увиденным и услышанным, еще не имеют сил, чтобы выразить восторг. Наконец пауза истощила свое великолепие, и со всех сторон раздалось безбрежное “бра-а-а-во-о!”.
Невидимая публика любила его пламенно. Александра не смутило, что он декламировал в темноту колоссального зрительного зала слова Джульетты, а не монологи Гамлета. Роль принца Датского он любил, о ней мечтал, и разве с актерами бывает иначе? “Мало ли, почему я во сне женскую роль исполнял… — он обвел потолок мутными от сна глазами. — Все равно, как было приятно!”
Контраст сна с реальным положением вещей был разительным. Александр, актер амбициозный, годами жил в тени своих успешных коллег. Слава снисходила только во сне, а явь была пронизана ощущением тотального, бескрайнего неуспеха. Он поднялся с кровати и медленно подошел к окну. Приготовился. Резким взмахом распахнул свой “домашний занавес” — так он называл пестрые занавески, на которых конфликтовали кричаще-яркие цвета: красный, оранжевый, светло-зеленый, и выглянул в окно. Разгорался летний день. Пейзаж за окном был совершенно равнодушен к актеру: погасший в четыре утра фонарь, облупившиеся скамейки, бредущая тихим шагом старуха, открывающий дверь машины краснолицый мужик.
Александр явился людям, но ничто не изменилось, никто не изумился. “Быть или не быть — вот в чем вопрос”, — прошептал он заоконным зрителям.
И негромко засмеялся: “Так вот, потихонечку, я и сойду с ума без ролей”.
Актер снова лег на кровать и прикрыл глаза. Повернулся на бок и тихонько застонал — начинался новый день, который, невзирая на пение птиц, яркость занавесок и солнца, не принесет ничего, кроме разочарований.
Александр стонал все художественнее: ритм то учащался, то замедлялся, стоны были то тихими и печальными, то обвинительными и мощными, и даже в паузах таилась скорбь. Так складывалась мелодия страдания, которая утешала Александра.
Вечером Александр пришел домой из театра, накормил кота Марсика и ответил на звонок мамы: “Да-да, все в порядке, сейчас роль учить буду”.
Он — стоит ли его осуждать? — скрыл от матери, что новую роль неизбежно выучит сегодня же, в тот самый день, когда ее получил. В спектакле “Дни Турбиных” ему поручили играть одного из солдат-белогвардейцев.
Подойдя к зеркалу, Александр стал репетировать, произнося то с гневом, то с насмешкой, то со смирением: “Так точно!” Исчерпав весь возможный диапазон эмоций, он загрустил. Не надо быть ясновидящим, чтобы предвидеть: эта фраза вряд ли произведет фурор в зрительном зале. Со скорбью оглядев свое отражение, он отчалил в сторону дивана, лег и стал писать в дневник, который вел очень давно, со времени первой детской обиды. В шкафу, за книгами, скрывались от посторонних глаз десятки тетрадей с откровениями Александра.
Он относился к себе предельно серьезно, и порой любой стакан казался ему предвестником бури. Бурлил Александр большей частью по поводу своей непризнанности, и даже попытки философствовать завершал жалобами: “Во-круг меня столько людей, словно застрявших между жизнью и искусством, как будто требующих, чтобы я их досочинил, а главное — доиграл. Люди кажутся мне набросками, черновиками, которых Бог, если так можно выразиться, недотворил. Возможно, Он доверил это мне?
Но почему тогда я лишен успеха? Почему изо всех слов, которые я в течение сезона произношу со сцены, можно составить лишь один коротенький моноложек, в котором будут только безликие слова “Нет” (“Ричард III, стражник), “Да” (“Собака на сене”, слуга), “Спасибо, я справлюсь” (“Месяц в деревне”, прохожий), “Как это вам удалось?” (“Слуга двух господ”, посетитель трактира), “Так точно” (“Дни Турбинных”, белогвардеец), и, наконец, главная моя реплика, самая длинная за мою театральную жизнь: “В конце концов, в его годы это обычное дело” (“Калигула”). Добавлю ли я к своим актерским победам хотя бы несколько предложений, где были бы — о, мечта! — прилагательные?”
Я убью его троном
На следующее утро мобильному прокукарекать не удалось. Будильник был поставлен на десять, а звонок раздался в полдесятого. Александр нажал кнопку ответа и услышал голос своего коллеги актера Семена Балабанова. Он грохотал: “О люди! Порожденья крокодилов!” — “Кто ж сомневается-то”, — сонным голосом ответил Александр. “Тебе смешно! Так смейся же громче! “Ромео и Джульетту” будут-таки ставить! И кто сыграет Ромео?” — “Кто?” — тихо переспросил Александр, и получил в ответ рев: “Сергей Преображенский! Смейся теперь, паяц!”
Александр попрощался с Балабановым и медленно пошел в ванную. На отражение в зеркале он смотрел с печалью. Брился осторожно, бережно, не вполне понимая, для кого и зачем совершенствует свое лицо…
…Вечером он прибежал домой и сразу бросился к дневнику.
Любовь и ненависть вышли из берегов.
“Утром мне сообщили, что роль Ромео уплыла от меня… Я был раздавлен. Смешно, но я надеялся. Судьба давала мне знаки… Но снова главную роль будет играть Сергей Преображенский — человек, которого я ненавижу с такой силой, словно он сжег мой дом, убил детей, убил само мое будущее…