Встреча цыгана с Непыренко, на которую он так торопился, когда сестра попала в беду, прошла на удивление быстро. Полковник коротко изложил свои требования – цыган выступает в роли продавца, отдаёт Непыренко фиксированную сумму, забирает товар из указанного места – и всё, на этом участия Сергея Михайловича заканчивается. Кому продаст цыган партию, когда и за сколько, его не волнует, он не желает, чтобы к нему вёл какой-либо след.

Такие условия цыгана вполне устроили. Устроили они и Хохлому, к которому Лекс заехал сразу после встречи с полковником. Сидя на высоком стуле в тёмной студии, пустующей в поздний час, Хохлома молча слушал Гожо и задумчиво точил карандаш. Он держал нож в левой руке, движения были плавными и выверенными, однако, в них вкрадывалась какая-то едва заметная неловкость, казалось, что орудовать правой рукой Хохломе было бы сподручнее, но он почему-то этого не делал.

Когда цыган закончил рассказ, Хохлома долго молчал, продолжая строгать мягкое дерево карандаша, а затем уставился на Лекса прозрачными голубыми глазами и медленно, чуть покачивая головой, словно старинная фарфоровая статуэтка, сказал:

– Люди, для которых я покупаю этот товар – очень серьёзные. Если я дам им обещание и не смогу его сдержать – мне не поздоровится. Так что ты должен быть уверен, что с твоей стороны ничего не сорвётся.

– Не сорвётся, – твёрдо пообещал цыган.

– Это хорошо, – отозвался художник, втягивая голову в жёсткий воротничок рубашки. – Но пока операция не закончится, с тобой побудет начальник моей охраны.

– У тебя есть охрана? – удивился Лекс, а в студию, тем временем, вошёл высокий, коротко стриженый русый парень лет двадцати пяти – покатый лоб, нахмуренные брови, мутно-зелёные глаза.

– Ломец, – буркнул он.

– Сергей Ломцев, – поправил его Хохлома и повернулся к цыгану: – А охрана не у меня, а у галереи. Нельзя держать галерею с ценными экспонатами искусства и при этом не позаботиться об охране.

Гожо едва не ляпнул, что раз художества Хохломы так и не были признаны шедеврами, достойными лучших выставок и вернисажей, значит, не такие уж они и ценные. Но промолчал. И так ясно, что должность охранника – это просто официальное прикрытие для исполнителей Хохломы, воплощавших в жизнь его не связанные с живописью планы.

– А зачем он мне?

– Для гарантии, – отвернувшись в сторону, ответил Хохлома.

– Для чьей? Твоей – или моей? – напрягся цыган, вдруг сообразив, как мало он знает о Хохломе как о человеке.

– Ты что как маленький? Так и вижу, приду я сейчас и скажу: "У него живот болит", а Папыч мне – как в школе: "А справка от врача у него есть?"

Арагорн не ответил, но бросил на Василия такой жалобный взгляд, что тот раздраженно чертыхнулся, а потом не выдержал и отвернулся, пряча скупую улыбку. После свидания с Алессандрой брат прилетел домой чуть не на крыльях, то и дело скалился, словно дурачок, и наблюдать за ним, пребывающим в состоянии подростково-восторженной влюбленности, было забавно.

– Ну, и какие у тебя планы на завтра?

– В Коломенское пойдем.

– А стоит ли морозить тропическую девушку?

– Она сама захотела погулять, посмотреть красивые места Москвы.

– Отвел бы ее на Красную площадь.

– О какой романтике может идти речь, если ты окружен толпой туристов, фотографирующих гробницу фараона двадцатого века?

– Чёрт с тобой, романтик, гуляй.

Арагорн улыбнулся, а потом притворно нахмурил брови. Сейчас, когда брат уже пообещал выполнить его просьбу, можно было, наконец, предъявить ему накопившиеся претензии.

– Вот и замечательно. А теперь скажи мне на милость, почему у тебя такое извращенное чувство юмора?

Василий, внимательно слушавший выпуск новостей, не отвел глаз от экрана телевизора, лишь слегка повернулся к Арагорну.

– Я про красивый еврейский псевдоним, под которым я вынужден был представиться Алессандре.

– Имя как имя. Зато точно не забудешь.

– Да иди ты! Думаешь, мне очень приятно, когда Алессандра зовет меня Эбрахам?

– Ну, пусть зовет Эйби, если тебя Эбрахам не устраивает.

– Мало того, что я – член жюри, о чём я пока умолчал, так ещё и с Абрамом придётся выкручиваться. И вот что она обо мне подумает, когда всё узнает? Что я – заправский враль! И будет права.

Василий, всегда безошибочно улавливающий момент, когда брат перестает шутить и начинает говорить серьезно, оторвался от экрана телевизора и уже собрался что-то сказать, как вдруг из прихожей донесся тихий щелчок замка. Не раздумывая ни секунды, братья слаженным коротким движением – многолетние навыки, никуда не денешь! – переместились к дверям в зал, встав по обе стороны от них, и Василий быстро выглянул в коридор. Потом прищурился и послал Арагорну поистине убийственный взгляд: