Он понял, что имела в виду Зульфия, и ему вдруг стало нестерпимо стыдно. За то, что не воспринял всерьез ни слова из того разговора про «право по рождению», что подслушал однажды ночью. За то, что никогда не дарил ей подарков, хотя имел возможность завалить всю ее мансарду цветами и кольцами с бриллиантами. Ему было стыдно даже за собственное благополучие и за то, что все годы своей учебы пытался ее забыть.

Олеся стала казаться ему пустой куклой. Она не знала ничего! Она, как и Егор, не знала нищеты, никогда не была бита оголтелой гопотой и самым большим унижением в ее жизни было то, что она оступилась по пути за аттестатом на выпускном. Она абсолютно серьезно рассказывала ему об этом, краснея и чуть не плача, а Егор искренне ей сочувствовал. Теперь он бы не отказался посмотреть на нее, замерзающую и голодную, на неотапливаемом школьном чердаке, без родителей, без семьи, без денег, без каких-либо перспектив, без этого пресловутого «права по рождению», надеющуюся только на свой мозг и на брата-насильника. Егор почти возненавидел ни в чем не повинную Олесю, и через месяц объявил ей о разрыве отношений. Именно объявил: жестко, бескомпромиссно, не оставляя влюбленной девушке ни единого шанса возразить. Та плакала, недоумевала, обвиняла в измене. Егор не отрицал. Он действительно ей изменил.

Егор возненавидел бы и себя, если бы в его мозгу не звучал Асин голос «Я безумно люблю его». Он не находил себе места: вечерами он метался по своей комнате, как тигр в зоопарковой клетке, лишь иногда отрываясь на учебу, когда тянуть дальше не было никакой возможности. Он снова начал сочинять музыку. По кампусу прошел слушок, что он — героиновый наркоман.

Но у него был только один наркотик.

Ее слова.

Он перечитывал письма снова и снова, а потом еще и еще. Через месяц, когда он почувствовал, что сходит с ума — голос Заваркиной звучал прямо в его черепе — он начал писать. Он кидал письма в ящик madteaparty2013 по придуманной ею схеме: отправлял сам себе. Когда одно письмо падало во входящие, он принимался за следующее. Первые письма получались неуклюжими, но с каждым последующим у него получалось все лучше и лучше облекать свои чувства в слова. Он писал оставшиеся до выпускного месяцы.

Однажды утром его старания были вознаграждены: он обнаружил, что все письма в папке «Входящие» были помечены как прочитанные.

— Надеюсь, что это не ты, вездесущая Зульфия, — улыбнулся Егор.

— Ты ведь врешь? — спросил у него Кирилл, возвращая к реальности. Они остались наедине: девчонки отлучились в уборную. — Если бы у тебя была Олеся, то у тебя не было бы такого таинственного вида. Рассказывай, кого ты здесь поджидаешь?

Егор оторвался от созерцания пивной пены в своем стакане и хитро улыбнулся Кириллу.

— Не может быть! — он удивленно втянул в себя воздух, — она? Но как?

— Она мне позвонила, — с торжествующей улыбкой сказал Егор.

Егор отчетливо помнил каждое ее слово. Это был его выпускной. Лужайка была залита солнцем, он в четырехуголке и мантии, с дипломом магистерской степени и черными синяками под глазами, откликнулся на звонок с незнакомого номера.

— Поздравляю, — сказал хрипловатый голос в трубке.

— Асенька, — поперхнулся он, — как ты? Ты здесь?

— Привет, Егорушка, — пропела она, — нет, я в Блэкхите, что в восьми километрах от Лондона. К северу.

— Как я тебя найду?

— Я сама тебя найду. Классная шляпа.

Она нажала «отбой», а Егор беспомощно завертел головой по сторонам. Ему казалось, что она стоит где-то в тени деревьев и наблюдает за ним. Егор носился вспугнутым зайцем меж студентов и их родственников, пока не увидел камеры онлайн-трансляции. Поняв, как именно она наблюдает за ним, Егор остановился и помахал в камеру.

Заваркина, сидящая по ту сторону экрана, послала ему воздушный поцелуй.

— О чем болтаете? — спросила Соня, усаживаясь на свое место.

— О женщинах, — сказал Егор и посмотрел сквозь окно на парковку перед пабом.

— Похоже, дождик пошел, — сказала Дженни, заметив, что Егор не отрывает глаз от витрины паба, — ты кого-то ждешь?

Тот отрицательно помотал головой.

На улице и правда начал накрапывать мелкий дождик. Прохожие попрятались кто куда, и только на парковке, на капоте черного внедорожника сидела одинокая хрупкая фигура. На фигуре были ковбойские сапоги и темная военная кепка с козырьком, из-под которого за нутром паба неотрывно следили два зеленых глаза.

— Ты собираешься войти? — спросил Вася, неожиданно появляясь из темноты. На нем была черная кожаная куртка и такая же кепка.

Анфиса вздрогнула, но не отвела глаз от барного окна.

— Эй! — Вася легонько ткнул ее в плечо. Она пошатнулась и, наконец, повернулась к брату.

— Если ты собираешься воткнуть нож мне в почку, то втыкай и уходи, — равнодушно откликнулась она.

— Тебе не собираюсь, — усмехнулся Вася, сделав акцент на слове «тебе». Он запрыгнул на капот, и машина покачнулась на хороших рессорах.

— Он тебе ничего не сделал, — замогильным голосом откликнулась Анфиса, снова обративши взор к пабу. Компания за окном попросила счет.

— Всего лишь полгода трахал мою жену, — весело парировал Вася.

Анфиса пожала плечами. Этот разговор происходил с ними не в первый раз и всегда строился по одной и той же схеме: «он тебе ничего не сделал» против «переспал с моей женой» и «я не была тогда женой» против «теперь ты — жена». Когда Вася стал заменять слово «жена» на слово «любимая», спорить с ним стало труднее.