Хотя торговля припасом для ружей шла бойко — гладкоствол по-прежнему являлся основным видом вооружения малых семей и одиночек. В оружейном углу базара всегда толпился народ, порох, гильзы, капсюли хватали почем зря. Ахмет медленно брел в толпе, время от времени находя взглядом жену. Та зарылась в ворох тряпок, судя по всему, надолго. Так, Серый бабу пасет, не отвлекается. Займемся-ка покамест бурением. Ещё кружок, и в чайную. Ахмет прошелся по продуктовому ряду, часто останавливаясь и понемногу беседуя с каждым продавцом. Новостей не было, цены стояли как вкопанные. Две лепешки хлеба по-прежнему стоили пятёрку, килограмм свинины полрожка, чебак по три пятёрки за пятикилограммовый пакет. Ничего не появилось, ничего не пропало. На табачном лотке царила идиллия — «Прима» шла по пять пятёрок за пачку, «Мальборо» по пятнадцать. За поллитровую банку трубочного просили по два рожка — и в рассыпуху не продавали. Нету денег — привяжи к жопе веник. Или покупай трубочную смесь по десять пятёрок за стакан — хрен знает из чего набодяженную. Ахмет с удовольствием наблюдал, как торговцы с первой же продажи бежали к табачному прилавку… Эх, правильно я в своё время угадал, слава Аллаху…Как началось Всё Это, курить-то никто не бросил, наоборот, закурили даже борцы за здоровье. Ахмет достал из-за разгрузки рожок, выщелкнул пятёрку:

— Олег Петрович, насыпь трубочного.

Старик не был в курсе, что весь табак, проходящий через обе точки его хозяина, принадлежит Ахмету, но всегда был приветлив и даже совершал для него мелкие нарушения. Как сейчас, к примеру — достал из-под прилавка мешок и бросил пару крупных щепотей в подставленный кисет.

— Держи, Ахмет. Как здоровье, семья?

— Да ничё, спасибо, Олег Петрович. Как вы, здоровы, я вижу?

— Да, всё скриплю, никак Господь не приберёт.

— Всё в руках Его, Олег Петрович.

— Это точно, точно… — ритуальная часть базара закончилась, пора приступать к съёму новостей.

— Что слышно, Олег Петрович?

— Да как тебе сказать — вроде, и нет новостей особых. Так, по мелочи — тушняк пошел в другой тубе, заметил? Тот, с «Родины» — то, что базарные сами торговали — похоже, кончился. Пришла партия туб с «Ударника» — знаешь, где это?

— Троицкий комбинат? Дак его же «хозяйки» с Самого Начала взорвали, оба ствола, говорят, до самого низу завалены?

— А какие не взорвали? Всё ж завалены были. Значит, и его отрыли. И с чего ты взял, что до низу было завалено? Кто это знать может?

— Да говорят люди.

— Перестань. Не поверю я никогда, чтоб хозяева хоть что-то по-человечески сделали.

— Согласен, Олег Петрович. Ну и как новый тушняк, пробовали уже?

— Конечно. С моими доходами только тушняком по шесть пятёрок и питаться. Но кто брал — говорят, ничего. Чёрного сала немного, от силы ложку с банки выкидывать. Значит, меньше восьми-семи лет с закладки, перед Самым Началом, видать, заложили.

— А припёрли-то много его? И кто?

— Не знаю, говорят — пришли какие-то позавчера ночью, вроде на север идут. На базар не спускались, сидят наверху у базарных. Может, обедать спустятся. Говорили ещё, что носильщиков много очень. Им в сарай чуть ли не на тридцать рыл еды таскают — молодняк базарных трепался, я слышал краем уха. Они там сейчас тележки чинят, тоже говорят — много тележек-то, много. Я думаю, они этим тушняком за остановку рассчитались. Ну вот и всё, в общем-то. Да, ещё пацана схоронили дней пять. От него, говорят, почти ничего и не осталось, собаки растащили почти всего. Ночью двоих из Аркашки рыжего караула на дострел послали, а там одного то ли кто-то грохнул, то ли что. Второй весь в соплях прибежал, без волыны, до того пересрался — заикается теперь. От него по сей день добиться не могут, кто ж его там так напугал. Петрович слегка выделил тоном «кто»… Ага, Петрович, пытаешься немного повымогать, типа расшифровал? А, какая разница — расшифровал или нет; догадки есть догадки. Ну ушлый старик, прям миссис Марпл…

— И что, сильно добивались?

— Чего?

— Ну, кто второго-то привалил.

— Да нет, не так чтоб очень. По крайней мере, я не слышал, чтоб совсем по-взрослому его трясли. Зачем? Да и он толком, говорят, не отошел ещё. А ты-то что, трясли его, не трясли — твоя какая печаль? В дружки тебе он молод ещё… Али с мамкой путался? — c ехидцей ухмыльнулся Петрович. — Не твой ли пацан-то? Хотя вроде как, тот белобрысый…

— Да и хрен с ними со всеми. На самом деле — мне-то какая печаль… Ладно, Олег Петрович, пойду потихоньку. Спасибо за табачок, бывайте здоровы.

— И тебе того же, Ахмет.

Уходя, Ахмет оставил на прилавке парочку пятёрок, тут же спрятанных Петровичем в разномастном тряпье под ветхим бушлатом… Пора уже к чайной выдвигаться, а то скоро одни лавки на проходе останутся…

К спортзалу примыкали раздевалки, из них и сделали в свое время чайную. Получилось, надо сказать, неплохо — потолок закоптили, стены плотно завесили всякими коврами. Особенно умиляло отсутствие непременной До Всего Этого «музыки», что позволяло выпить и закусить в относительном покое. Народу было немного, и Ахмет, поздоровавшись с охранниками, прошел на любимое место у печки. Сел за дальний угол большого восьмиместного стола, привалясь боком к теплым кирпичам. Из-за стойки доносился грохот дров и лязганье печной дверцы. Затихло. Вылез Осетин, с кряхтеньем разогнулся, вытирая сажу с ладоней о замурзаный передник.

— Чё, Санёк, старость не радость? Пополам не гнешься уже? Здорово.

— Э, Ахмет пришел. Здоровей видали. Чё тебя не видно было? Ходил?

— Не, на юг ездил, в санаторий. Профсоюз вот путевку дал.

— С юга-то привез гостинцев? — охотно поддержал шутку Осетин, подсаживаясь… Интересно, как это у него получается? — в который уже раз мельком подумал Ахмет — Ведь сам себе на уме, а как искренне радушен. Сто пудов — он сейчас не притворяется, на самом деле рад меня видеть. Да, держать кафушки — естественная кавказская монополия…Ахмет в самом начале работы Осетина начал таскать ему все специи, которые подворачивались под руку, и даже иногда ради специй делал немалые крюки.